Карл Великий
Шрифт:
Такое положение было для двух влюбленных невыносимо; государственные дела, похоже, только запутывались по мере того, как их обсуждали; королю случалось в один день трижды созывать Совет, и скоро эти заседания грозили перерасти в одно, которое должно было тянуться с утра до вечера.
Тогда молодые люди в своей невинности решили призвать на помощь ночь; и так как их любовь представлялась им делом столь же важным и в особенности не менее запутанным, нежели политика королевства, они стали держать совет каждую ночь в комнатке Эммы, пытаясь решить, как сделать так, чтобы их дела пошли на лад.
Эти ночные
Вот и зима пришла, а с нею — туманы и холода; но любовь не знает непогоды, и для наших влюбленных не существовало ни холода, ни тумана; напротив, ночи стали темнее, благодаря чему Эгинхард без труда возвращался в свой флигель, расположенный по другую сторону двора.
Но в одну прекрасную ноябрьскую ночь случилось так, что совет влюбленных затянулся; молодые люди спохватились, когда первые солнечные лучи стали пробиваться сквозь ставни на окнах. Эгинхард поспешил к двери, но едва он ее распахнул, как из его груди вырвался крик. Эмма подбежала к двери и в растерянности замерла на пороге. Все пространство двора, которое надлежало преодолеть Эгинхарду, чтобы вернуться к себе во флигель, было покрыто снегом.
Положение было ужасное — Эгинхард не мог ни остаться, ни выйти: если он выйдет, его следы, отпечатавшись на снегу, выдадут его первому, кто пойдет с утра через двор; ежели он останется у Эммы, а император по своему обыкновению вызовет его в девять часов к себе и юноша не явится, может статься, что повелитель прикажет искать секретаря до тех пор, пока его не найдут.
Было только одно средство спасти положение, и отважная девушка приняла его без колебаний. Она подняла возлюбленного и перенесла его через двор к флигелю.
Славный король Карл тоже провел эту ночь без сна, но не в сладких любовных грезах, а в тяжких думах и государственных заботах. Когда он увидел, что рассвело, он приотворил окно, чтобы подышать утренним воздухом, и, видя, что двор в снегу, очень обрадовался — ведь он был страстным охотником, а всякий охотник знает: дичь оставляет на снегу следы, по которым ее легче найти.
Вдруг славный король Карл вскрикивает и в недоумении протирает глаза, полагая, что его обманывает зрение. Эмма, любимая его дочь, настоящая сильфида, такая хрупкая и гибкая, что кажется, будто малейшее дуновение ветерка способно согнуть ее, как тростинку, — его Эмма пробирается через двор, неся на руках мужчину; потом она опускает этого мужчину на порог флигеля, идет назад, такая легонькая, что на сей раз едва оставляет следы и, полагая, что осталась незамеченной, радостно исчезает за дверью.
На следующий день советники собрались в обычный час, а Эгинхард сидел за столом, за которым он обыкновенно записывал принимаемые решения; вдруг в зал Совета стремительно вошел Карл и окинул собравшихся таким суровым взглядом, что все затрепетали, и более всех — Эгинхард, хотя он был далек от мысли, что причиной недовольства его господина послужило ночное приключение секретаря. Король приблизился к трону, все так же не говоря ни слова, уселся и, немного помедлив, обратился к своим советникам с таким вопросом:
— Господа!
Советники в растерянности переглянулись: они совсем не ожидали подобного вопроса; посовещавшись и начиная догадываться, о чем идет речь, они единодушно отвечали, что в любви — а дело, как видно, касалось любви, — самым мудрым было бы простить виновную.
Карл выслушал с важным видом и, немного подумав, продолжал:
— Какого наказания заслуживает молодой человек, который ночью пробрался тайком в опочивальню королевской дочери?
И все, догадавшись по румянцу Эгинхарда, что перед ними один из провинившихся, отвечали, как и раньше:
— Государь! В вопросах любви самое мудрое — простить виновного.
— А вы, господин секретарь, что думаете по этому поводу? — спросил Карл Великий у Эгинхарда.
— Государь! — твердо отвечал Эгинхард. — Ежели бы я обладал решающим голосом, я бы вам посоветовал предать молодого человека смерти.
Славный король Карл вздрогнул, заслышав в словах секретаря твердые нотки; он некоторое время не сводил строгого взгляда с Эгинхарда, потом заметил:
— Предать смерти было бы, пожалуй, чересчур жестоко, господин советник. А вот пусть-ка совершившие преступление убираются прочь и никогда не показываются нам на глаза.
Эгинхард молча встал, почтительно поклонился королю и, не произнеся ни слова, вышел из зала Совета.
Тем временем приговор был передан Эмме. Несчастная девушка сначала безутешно плакала, а потом решила, что наказание не такое уж суровое, какого следовало бы ожидать. Не ища встречи с отцом, не пытаясь его разжалобить, она сняла роскошное платье, драгоценности, украшавшие ее руки и волосы, надела простое холщовое платье и, поцеловав порог комнаты, которую она покидала навсегда, ушла из родительского дома; вытирая слезы волосами, она зашагала по тропинке, выходившей на большую дорогу. А на соседней тропинке она приметила человека, который брел с опущенной головой; принцесса узнала в нем Эгинхарда. Так они и шли до тех пор, пока тропинки не вывели их на большую дорогу; там принцесса протянула юноше руку, и он прошептал:
— Что осталось мне в целом свете, кроме тебя? Кто будет любить тебя, как я?
Эгинхард взял Эмму за руку, прижал ее к груди, и они молча зашагали вместе, похожие на изгнанных из рая Адама и Еву.
А тем временем король, убежденный в справедливости и мягкости своего суда, — славный король Карл! — страдал, быть может, больше других; для него миновала пора заблуждений молодости и сладких слез любви, которые помогли бы ему переносить изгнание, потому что ведь любой одинокий человек — изгнанник, а он чувствовал свое одиночество с тех пор, как его любимой Эммы, его нежной пчелки, не стало рядом. Тогда он решил найти утешение в том, что любил более всего на свете: в охоте и войне; но даже во время сражения на поле битвы не мог он не думать о своей дочери. Когда король возвращался с охоты, дочь не встречала его на ступенях дворца, и некому было теперь приготовить ему косулю, которую он приносил с охоты; кто знавал его в те времена, когда дочь еще была с ним, поражались происшедшей в короле перемене: с его лица совершенно сошел румянец, а голова поседела от горя.