Карл Великий

Сегень Александр Юрьевич

Прожив неделю в Падерборне, Карл отправился с Лиутгардой по Эресбургской дороге, желая показать жене священный лес Ирминсула – место, с которого пошла растекаться по миру его слава победителя. Теперь-то это были надежные тылы франков на саксонской земле, а на месте, где некогда рос священный языческий ясень, возвышался христианский храм Святой Троицы. Сему храму Карл привез особые дары – колокол, отлитый из меди, в которую были добавлены переплавленные нидергеймские змеи, дракон Нидерхёгг и белка Айхрата; а кроме колокола – большое распятие, на котором фигура Христа была выполнена из слоновой кости, из зуба Ифы. Лишь само острие знаменитого бивня не пошло на отделку распятия – из него резчики изготовили нательные кресты, которые теперь

висели на груди у Карла и Лиутгарды. Мысль поступить так с трофеями Ирминсула пришла в голову Карла недавно, этой весной. Он вдруг пришел к выводу, что если бы сразу превратил языческие святыни в христианские, то обращение саксов ко Христу произошло бы быстро и безболезненно. Он даже на Алкуина злился, что тот не подсказал ему столь простую и благочинную мысль.

Гуляя с Лиутгардой по бывшим священным рощам Ирминсула, Карл рассказывал ей о тех днях, о страшных жертвоприношениях, совершавшихся здесь, о языческих оргиях в честь поганых богов и о том, как все это было уничтожено. Слушая мужа, Лиутгарда однажды вдруг повернулась к нему с пламенным взором, обвила руками его шею и сказала, приникая телом к нему:

– Как бы я хотела именно здесь зачать от тебя ребенка!

– Я немедленно исполню твое желание, – со стоном нежности ответил Карл.

По возвращении в Падерборн король получил в подарок целую гроздь хороших новостей.

Каролинг достиг берегов Эльбы, разгромил мятежных саксов, заключил прочный договор с вильцами и ободритами, дал сражение нордальбингам, разбил их и с большим количеством заложников возвращается в Падерборн. Карломан-Пипин столь же успешно и быстро расправился с восставшими вестфалами на брегах Везера и тоже уже возвращается. Людовик громит непокорных остфальских вождей у истоков Адлера, топя их в тамошних болотах. А с запада пришла весть о блистательной победе аббата Алкуина над адоптианством. Вызвав Феликса Урхельского на открытый богословский диспут, он не просто переспорил его, но заставил еретика полностью признать свои ошибки, раскаяться и отречься от пагубных заблуждений. Это означало, что адоптианство уязвлено в самое сердце свое, коль скоро главный ересиарх признал правоту истинного христианского учения.

– Боже, почему, ну почему я не догадался раньше! – сокрушался Карл, твердо полагая, что все эти радости связаны с тем, что языческие трофеи вернулись на место Ирминсула в новом, христианском, виде. А гонцы с добрыми известиями продолжали приезжать в Падерборн. Граф Гуго Бретонский окончательно покорил державе франков Бретань. Людовик додавил мятежных остфалов. Отряд, набранный Гермером из лучших людей королевской гвардии, освободил Папу Льва и двигается вместе с ним к Падерборну. Счастливую новость шепнула королю на ухо и Лиутгарда – посещение священных рощ Ирминсула не прошло без пользы.

И уж совсем невероятное произошло, когда в Саксонию прибыл изгнанник Папа.

В конце лета, в самых последних числах аранманота, отряд Гермера явился в Падерборн.

Узнав о приезде Папы, Карл вышел его встречать. Каково же было его удивление, когда он увидел Льва в полном здравии и сохранности, зрячего и ходячего.

– Чудо, сын мой, государь Карл, чудо! – восклицал Лев, вознося два пальца правой руки для того, чтобы благословить короля. – Я прозрел, я обрел дар речи, я хожу, и руки мои двигаются!

– Я ничего не понимаю, ваше святейшество, объясните, что с вами случилось? – пробормотал удивленный Карл, получив благословение Папы и приложившись к его руке, обезображенной шрамами.

– Все были свидетелями сего чуда, от воспоминания о котором у меня до сих пор все трепещет в душе в сладостном благоговении! – с жаром восклицал Папа.

– Да-да, это было воистину чудо! – подтвердил Гермер. – Необъяснимое, дивное чудо.

Его святейшество не мог ходить, говорить…

– У меня были выколоты глаза, – перебил его Папа, – размозжены суставы на руках и ногах, вырезан язык. Заблудшие римляне, поддавшись

адоптианскому соблазну, аки звери лютые набросились на меня в то страшное утро, били меня ногами и дубьем, проткнули глаза остриями кинжалов, сломали руки и ноги, вырезали язык. Без чувств я был брошен в одну из глухих келий Стефано-Сильвестровской обители, где едва не умер. Очнувшись, я принялся беспрестанно молиться. Мысленно, ибо рот мой вместо языка заполнял огромный сгусток крови. Те молитвы только и спасли меня от лютой боли и смерти без покаяния. Монахи, приверженцы адоптиан, строго охраняли меня, но, будучи все же христианами, хоть и еретиками, бережно ухаживали за мной, и постепенно тело мое пошло на поправку. Когда доблестный Гермер и твои храбрые воины явились в монастырь, чтобы освободить меня, я уже не так страшно страдал от боли, но ни ходить, ни как следует шевелить руками не мог. И в таком состоянии меня довезли до самого Эресбурга. И вот, когда мы миновали Эресбург и добрались до построенной тобою церкви Святыя Троицы, вдруг будто некий дивный свет ниспал на меня, глазницы мои наполнились слезами, а когда я распахнул вежды, дабы излить эти слезы, я увидел сквозь влагу слез мир Божий вокруг меня. Мне казалось, все сие лишь снится, но находящийся поблизости Гермер закричал: «Глаза! Глаза!» А я ответил ему: «Да, я вижу!» И тут я понял, что у меня воскрес язык, ибо я могу говорить. От радости я вскочил на ноги и сделал несколько шагов, едва не сходя с ума от осознания того, что могу ходить, что пальцы на руках и сами руки двигаются, что раны зарубцевались и лишь многочисленные страшные шрамы остаются свидетелями моих недавних увечий.

– Видя все это собственными глазами, я рухнул на колени и восславил Господа, явившего столь дивное чудо, – сказал Гермер.

– Но еще большее удивление ожидало нас, когда мы узнали о том, что не так давно эту церковь Святыя Троицы посетил сам король франков Карл и что он привез необычные дары – колокол и распятие, сделанные из некогда захваченных языческих трофеев, – продолжил Папа Лев, – Настоятель храма поведал мне о поганом капище, находившемся некогда на месте нынешней церкви, о том, как сие капище было разорено десницей короля франков и как свалено было древо поклонения мерзостным богам. Он выпросил у меня кровавые повязки, кои доселе обволакивали мои руки, ноги и чело и кои отныне становились ненужными… Почему сей нанус [72] непрестанно скалится в течение всего моего рассказа?

72

Почему сей нанус… – Нанус – карлик (лат.).

Карл посмотрел на Эйнгарда, стоящего рядом и с трудом сдерживающего ехидную усмешку.

Отвесив коротышке немилостивую оплеуху, он извинился перед Папой:

– Простите его, это Эйнгард, мой лучший летописец. Судьба обделила его ростом, и посему натура его склонна к скептицизму. Дварфлинг! Отойди прочь и не раздражай его святейшество!

– В таком случае, я не смогу доподлинно передать в будущей летописи подробности вашего разговора, – заявил Эйнгард.

– Тем лучше, – строго сказал Папа, – для описания сегодняшней встречи следует подобрать другого хроникера, способного верить в чудеса, ниспосылаемые Единой и Нераздельной Троицей.

– Обещаю: Эйнгард ни слова не напишет в своей летописи о чуде вашего исцеления, – прижав ладонь к груди, сказал Карл.

– Безобразие! Хорошо бы его еще и высечь! – пропыхтел Лев.

– И это не помешает, – согласился Карл.

Они проследовали в падерборнский дворец, где уже готовилось пиршество по случаю приезда Папы. Гость из Рима беспрестанно рассказывал о том, какие страдания пришлось ему пережить и как он был вознагражден за них, вкусив истинного чуда. Он показывал королю все свои рубцы на руках и ногах, лицо его тоже было отмечено шрамами, особенно лоб и брови.