Карма

Шумилов Александр

– Этого то поймали? – первое, что я произношу не своим голосом.

– Да сидит уже. Вчера замотали, сегодня поехал. После тебя ему долго бегать не пришлось. Весь розыск города на ушах три дня стоял.

Наш нехитрый диалог прерывает моя нелепая попытка поднять с подушки голову. В тот самый момент, когда последний волос оторвался от наволочки, в лоб мой плавно, но решительно и уверенно, чьей-то невидимой рукой, вставляется лом. Боль пронизывает все мое тело ото лба к затылку, по позвоночнику, стреляя в левую пятку и, уже впадая в очередное забытье, слышу только голос Николая: «да лежи ты… Всё, отъехал.»

Я еще в себе, потому как мозг мой явно дает мне понять, что он, хоть и не работает на окружающую меня действительность, но продолжает функционировать во внутрь, в меня, мучая меня вопросами, которые я не успел

задать коллегам. Например, какое мнение имеют отцы-командиры относительно моих «боевых» заслуг? Хотя, их реакцию предугадать не сложно. Дифирамбы, естественно, никто петь не будет, что правильно. Я сейчас лежу в больничной палате, а мог бы остаться лежать в арке, что непременно отразилось бы на командовании нашим подразделением в виде лишения должностей и серьезных наказаний. Или вот еще, – какой мой диагноз? Комиссуют меня или, все-таки, получится отскочить? Отскочить и остаться на службе? Отскочить… как тогда, на озере…

Последнее лето перед школой. После раннего обеда я и два моих друга любили уходить на озеро, берега которого густо поросли камышом. В этой, почти непроходимой, чаще и разворачивались баталии за территорию между индейцами по старше и нами, шестилетними смельчаками.

Средней толщины ветка ивы, предварительно вымоченная в двухсотлитровой бочке с водой, прочная капроновая веревка, натянутая почти как струна, импровизированный колчан со стрелами из стебля камыша с шишкой, одинаковой длины и несколько голубиных перьев в волосах, – вот он, среднестатистический сибирский индеец. Для удобства передвижения по этим зарослям мы протаптывали тропинки, которые то и дело выходили на небольшие полянки, – места наших привалов так как дело это было не из легких. Для тех, кто впервые попадал в лабиринт этих тропинок и полян, возможности выбраться без нашей помощи практически не было. С одной стороны, стена тростника, пробираться через заросли которого на открытое пространство, могло привести к многочисленным царапинам и ссадинам, с другой стороны озеро с болотистой местностью. Это было наше царство, которое мы отбили у старшиков (им просто надоели эти игры, и они ушли), и которое, впрочем, было совсем не жаль спалить по осени. Пожарище, надо сказать, было грандиозным.

Перед моими глазами, качаясь от ветра, колышется камыш. Над озером то и дело летают небольшие стайки уток, которые, наслаждаясь последними теплыми днями, готовятся к трудному перелету. Отвлекает меня от созерцания сего действа голос, в котором я без сомнения узнаю моего старинного друга детства Димку. На тропинке, ведущей к поляне, на которой мы с ним расположились, среди зарослей мелькает силуэт Сереги, еще одного моего закадычного друга.

Серега, достал где-то литровую банку бензина. Во времена моего детства, надо сказать, достать нечто подобное больших усилий не требовало, поэтому само наличие бензина меня и Димку не удивило. Вдохновил нас способ его применения. Серега предложил вымачивать в бензине подсохшие к тому времени шишки камыша, а потом поджигать их и запускать в озеро. Смысл веселия заключался в финальной стадии. Когда горящая стрела входила в воду, она издавала специфический звук, который нас, собственно и занимал.

– Чего вы боитесь? Мы же в воду стреляем.

– Ага! А если упадет в камыши, загорится же?

– Так ты стреляй дальше, чтобы в воду падало, ну а если уж и загорится, то мы быстренько потушим, – давайте? – Серега был неумолим. Его заговорческий полушёпот, горящие глаза подбили нас на это сомнительное мероприятие.

И сейчас я опять пытаюсь нарисовать в своей шестилетней голове воспоминания того пожара, и, кажется сознание меня шестилетнего отреагировало на это предостережение, так как в груди, на секунду, все замерло от страха, но в это же мгновение меня снова отстранили из малолетнего меня, оставив безмолвным свидетелем надвигающегося Армагеддона.

Половина банки с бензином уже была израсходована. Горящие стрелы с успехом, по дуге, преодолевали расстояние до воды и падали в нее шипя. Совсем расслабившись, шестилетний я со своими друзьями, для увеселения наскучившей нам забавы, начали стрелять чуть выше зарослей камыша, что конечно же привело к точному попаданию прямо в их центр. Несколько секунд молчаливого осуждения стрелявшего, внимательное обследование зарослей взглядом на предмет возгорания и вот, когда уже, казалось бы, пронесло, над озером появилась

первая, едва заметная струйка дыма. Мы честно пытались потушить начинавшийся апокалипсис, но стрела угодила в аккурат в топкое место, до которого с берега уже было не добраться и огонь быстро, переходя по верхам стеблей, начал распространяться по всем зарослям. Мы, побросав свои луки, стрелы, пол банки с бензином, бросились по дальше от этого места. Несмотря на юный возраст, нам хватило ума разделиться и появиться на нашей улице (в это время столб черного дыма был виден, наверное, с другого конца города) порознь и вести себя так, как будто мы только что встретились. Ни запах бензина и дыма от нашей одежды, ни перепачканные сажей лица и руки, почему-то никого не навели на мысль о нашей причастности к все полыхавшему адскому пламени.

Искали нас все, кто жил в окрестностях озера, потому как от запаха дыма, поднимающегося от зарослей камыша, использованных автомобильных шин, выброшенных в эти заросли, дышать было невозможно. Искали нас, да не нашли, потому как мы тоже нас искали. Самое темное место под свечой.

Глава II

К моменту моей выписки из госпиталя, промежуточная судьба моя уже была решена. Я отстранен от должности старшего оперуполномоченного, однако числюсь в штате и ожидаю решения военно-врачебной комиссии. Кто-то может подумать, что отстранение от должности подразумевает под собой и прямое «разрешение» на неисполнение своих должностных обязанностей, однако на практике послаблением, в этом смысле, может служить, разве что, отсутствие твоей фамилии в графике дежурств. В остальном же все та же работа, потому как в уголовном розыске сил и средств постоянно не хватает, а раз ты в «штатке», будь ты хоть стажер, хоть инвалид, выжимать из тебя будут по максимуму.

Как водится, после продолжительного отсутствия занятия любимым делом, которое в течение года, заставляет морщиться и подпирает к глотке, при одном только упоминании о нем, инициатива растянутая, максимум, на неделю, прет из меня из всех мест. За время вынужденного отсутствия на рабочем месте в голове были перебраны несметные количества вариантов оптимизации труда, более качественного подхода работы с документацией, которые, в теории, казались верхом простоты исполнения, нужно только лишь придерживаться плана. Однако уже через упомянутую неделю весь план летит к чертям, оптимизация не оптимизируется, а бумаги… да Бог с ними. Сделаю, когда будет время.

Все бы так и продолжалось и уже почти вернулось на круги своя в моем сознании, если бы не вердикт врачебной комиссии, который рекомендовал перевести меня, временно, под наблюдением врачей, на должность, не связанную с оперативно-розыскной деятельностью. Не могу сказать, является ли это традицией, но частенько сотрудников из оперов переводят, по разным причинам именно в участковые. Принято считать уголовный розыск элитой МВД. Раскрытие тяжких преступлений, изобличение преступных групп и прочие доблестные победы бойцов невидимого фронта, конечно, по праву дают им такое звание, но если уголовный розыск – это элита, то участковые уполномоченные, это настоящие трудовые лошадки. Участковым как и опером, нужно быть рожденным. Хороший участковый, человек на своем месте, знает на своей территории всех и всё. Он, если позволите, в малейшей перемене поведения своих подопечных, может уловить, а под час и пресечь, какую-нибудь подготавливаемую ими каверзу. Хорошему участковому не нужно часами стаптывать туфли по району в получении информации, к хорошему участковому, по большей части, вся информация с района стекается на его опорный пункт, потому как он на своем районе человек уважаемый. Поэтому, на мой взгляд, профессия участкового, под час, сильно недооценена.

И так, для меня началась новая жизнь. Тридцатисантиметровые стопки материалов, заявлений о мелких кражах, драках, побоях, громкой музыке в ночное время и прочих бытовых и не очень правонарушениях. На опорном пункте «постоянные клиенты»: бабули, у которых постоянно что-то происходит, сидельцы, приходящие на отметку. В некоторых местах мне такая работа даже нравилась, однако постоянное общение (очень много общения) с гражданами, которым от тебя всегда что-то нужно, сильно изматывает. В какой-то момент, когда я, находясь дома, наследующий день после суточного дежурства, начал ощущать неполноценность жизни от того, что целый день ни одна живая душа не обратилась ко мне с претензией или требованием.