Карманник. Королевство
Шрифт:
Я посмотрел ей в лицо.
— Блестящее, длинное, высокое. Мне кажется, что я где-то снаружи. Я смотрю на это и думаю: что же это такое? Оно такое красивое, выше облаков, макушки не видно. Мне кажется, я не смогу попасть туда. Потому что нынешнее состояние — горячее дымное белое — это мой пик. Я говорю «пик», но на самом деле никуда не поднимаюсь. Это значит мой предел. Так приятно. Я уничтожила всё, что было ценно, и существую теперь как ощущение. Нечто блестящее и высокое остаётся вдалеке, я раскаляюсь, а затем разрушаюсь и перестаю
Она завелась из-за принятых таблеток, несколько раз с криками кончала, впиваясь ногтями в мою спину, плечи и живот. Уже всё закончилось, а она ещё некоторое время работала языком у меня во рту. Я думал о Саэко. Однажды она сказала: «Настоящее разрушение выглядит не так абстрактно. Оно непременно имеет скучную форму. Такую же скучную, как и наша реальность».
Когда она наконец слезла с меня, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Она снова придвинулась и положила руку мне на сердце. Дождь закончился, вокруг было тихо. Где-то далеко звучала пронзительная сирена.
— Слушай, давай ещё встретимся, — с этими словами она прижалась носом к моему плечу. — Следующий раз я не возьму столько, можешь заплатить меньше.
— Нет.
Услышав ответ, она заговорила громче. Её голос на мгновение напомнил мне голос Саэко, я отвёл взгляд.
— Тебе же понравилось? Должно было понравиться…
— Нет. Не в этом смысле. Знаешь, говорят, что проституция — это древнейшая профессия.
— Древнейшая? А какая следующая?
— Карманники. Воры. Это правда.
— Воровство — это профессия?
Я слегка рассмеялся.
— Не знаю, но, если человек выбрал путь разрушения, он должен идти по нему один. Не вовлекая ребёнка.
Сирена звучала всё громче, пока наконец не остановилась где-то неподалёку.
— Ясно. Я больше не разрешу ему воровать. А когда придёт мой дружок, выставлю ребёнка на улицу. Так устраивает? Он иногда поднимает на мальчишку руку…
— Поднимает руку?!
— Слегка. Шлёпнет иногда. Когда напьётся.
— В любом случае больше никакого воровства!
— Ясно. Но мы ведь ещё встретимся?
Посмотрев на часы, женщина оделась и схватила деньги.
После того как она ушла, я ещё некоторое время думал о Саэко. Тогда, сказав, что мы больше не сможем встречаться, она заплакала.
— Когда у меня будут проблемы, хотя у меня их и сейчас полно, но когда я действительно вляпаюсь, давай опять встретимся.
Я подумал, что в тот момент она и правда была серьёзной. Я не отводил глаз, желая насмотреться на неё.
— В следующий раз, когда мы встретимся, думаю, у меня дела будут хуже, чем сейчас. В этом я не уступлю тебе…
Она слегка улыбнулась.
— Хорошо. Пусть так. Ты никогда не смотришь на людей сверху вниз.
Но она умерла, так и не
В ту ночь, когда я об этом узнал, я вышел на улицу и крал кошельки у всех подряд, и у богатых, и у бедных. Я растворился в толпе, брал бумажники, мобильники, носовые платки, жвачку, чеки… Дыхание сбивалось, но я продолжал красть, испытывая напряжение и удовольствие.
Высоко над головой светила белая луна.
11
Впервые за много дней я выбрался из дома. Лил косой от ветра дождь, всё вокруг выглядело расплывчато, будто в дымке. Я прошёл мимо группы иностранцев в рабочей одежде, мимо громко болтавшей по телефону женщины в вызывающем мини. Я заметил, что мальчишка идёт за мной следом, но решил, если проигнорирую, он сам отстанет, и продолжал шагать дальше. Без особой необходимости я вытащил мобильный телефон, купил банку кофе в автомате, согрел руки. Температура уже спала, но голова по-прежнему болела. Я выпил кофе и размышлял, куда мне пойти.
Я подумал: чем тащиться в аэропорт Ханэда, лучше отправиться в ближайший отель или затеряться в толпе на каком-нибудь мероприятии. В круглосуточном магазине я купил журнал, чтобы почитать про мероприятия в городе. Я вышел из магазина с пакетом; мальчишка стоял за грузовиком с грязными колёсами. Чтобы он наверняка отцепился, я зашёл в старое кафе почитать купленный журнал. Внутри было грязно, влажно, мне показалось, что в помещении низкий потолок. Выпив кофе, я заказал ещё один.
На официантке была короткая юбка и чёрные колготки. Она напомнила мне маму мальчика. В этот момент сам мальчик вошёл в кафе. Стеклянная дверь была мокрая от дождя. У него, как и у меня, не оказалось зонта.
Он сел за мой столик и заказал улыбчивой официантке, подскочившей к столику, апельсиновый сок. Закурив сигарету, я рассматривал его грязную одежду.
— Уходи, — сказал я, но мальчик ничего не ответил. Проигнорировав мою реплику, он тихо заговорил, словно не я, а он сам начал разговор:
— Она забрала деньги.
— Ясно.
— Но только сто тысяч. Она их забрала. У меня осталось сто двадцать.
— Ясно.
Когда принесли апельсиновый сок, он с серьёзным лицом и замершим взглядом взял в рот трубочку, будто собирался выпить что-то очень изысканное.
— Это не мои проблемы. Уходи. У меня дела.
Но мальчик продолжал пить, словно все его мысли были сосредоточены на апельсиновом соке.
— Покажите мне, как вы это делаете.
— Нет. Я тебе уже сказал. Ты мне мешаешь!
Мальчик допил сок и, уставившись на мой кофе, стал мять бумажную упаковку от трубочки.
— Я издалека посмотрю. Я не буду мешать.
— Нет.
— Почему? Я никак не помешаю, если встану подальше.
Сегодня мальчишка был более разговорчивым.