Карми
Шрифт:
Мечники сдвинули щиты в сторону. Проход через Ворота был открыт.
Пайра махнул своему отряду и поехал вперед, в узкое ущелье, которое издревле называлось Воротами Сургары. Он был здесь впервые и потому позволил себе с любопытством оглянуться вокруг. По его мнению, гарнизон Ворот был слишком велик. Чтобы защитить это великолепно обустроенное самой природой место, людей требовалось гораздо меньше, но Пайра тут же сообразил, что если бы он был властелином Сургары, то оставил бы в Воротах людей гораздо больше, чем решил он поначалу, — не стоило полностью доверять неприступности скалистой гряды, стеной стоящей от моря до Миттауских болот.
Ворота
Ворот, как таковых, здесь не было. Когда отошли в сторону мечники, унося с собой тяжелые щиты, ущелье показалось Пайре пустым, но он почти сразу понял, что ошибся. Подняв голову, он обнаружил над собой настоящий город. Домами в этом городе были пещеры, улицами — перекинутые через ущелье висячие мостики и лестницы. И в этом городе жили люди — не только воины пограничной стражи, но также их жены и дети.
Весть о неожиданных гостях уже разлетелась по всем пещерам, и десятки глаз смотрели сейчас, как проезжают внизу их извечные враги.
Пайра воспринял эти взгляды как очередное унизительное испытание; делать было нечего, приходилось терпеть, каждую минуту ожидая плевка или камня. Люди Пайры тоже притихли, посматривая по сторонам и вверх враждебными взорами, — они чувствовали себя как в ловушке и ожидали нападения. А сургарцы смотрели на них сверху, переговаривались негромко и непонятно на тарабарском языке беглых рабов.
Ущелье казалось бесконечным. Пайра механически отмечал умело устроенные камнепадные ловушки; жутко было проезжать под ними, зная, что достаточно сургарцам обрезать несколько веревок — и умопомрачительные громады камней устремятся вниз, погребая под собой все, что подвернется. Затем о том, что было сверху, пришлось забыть. Сухое каменистое дно ущелья вдруг превратилось в гниющее болото; уровень воды был глубок, но стало скользко, лошади оступались, а две и вовсе упали в черно-зеленую муть. «Не хватает еще мне свалиться на потеху черни», — думал Пайра, отметая в сторону мысли, что болото устроено сургарцами нарочно. Но это, конечно, были уже шуточки богов: болото, взбитое конскими копытами, обернулось скромным ручейком и заструилось вперед, к Сургаре.
Пайра оглянулся на Мангурре, своего хокарэма-телохранителя. Мангурре, не страдая излишней гордостью, смотрел вокруг во все глаза. На его курносом лице было написано удовольствие; он сейчас казался совсем бестолковым, но Пайра не настолько плохо знал своего хокарэма. Он догадывался, что Мангурре уже соображал, каким образом он взялся бы за штурм Борот Сургары: он любил такие задачки, хотя, когда дело доходило до того, чтобы претворить в жизнь их решение, он обычно отходил в сторону и предлагал делать это другим; Пайра подозревал, что поступал Мангурре так не из скромности или лени, а для того, чтобы посмотреть, как безупречный план может быть погублен ошибками исполнителей.
Двое сургарцев, выделенных сотником для сопровождения отряда, посматривали на Мангурре неодобрительно. Во взгляде старшего было больше злости; второй же, совсем юнец, проявлял скорее интерес к одному из врагов, о которых много слышал, но никогда еще не видел. Он окидывал хокарэма быстрым взором и почти неслышно шептал что-то своему спутнику. Мангурре казался
Хокарэмы… О них сотни небылиц гуляют по Майяру и за его пределами, но разве что сами хокарэмы могли бы разобраться, есть ли в тех небылицах зерно истины.
Многое говорили о хокарэмах, даже приписывали им тайные празднества с чуть ли не людоедскими обрядами — никто никогда не сомневался в их жестокости.
Но разве можно поверить в это, глядя в простоватое лицо Мангурре?
В стенах ущелья давно метался грохот: отряд приближался к водопаду. Река, которая, собственно, и создала Ворота Сургары, сейчас, в сухое время года, была совсем немноговодна, скорее напоминая ручей. Она устремлялась по тому рукаву, который вел к Сургаре; второй рукав, спускающийся к Майяру, наполнялся водой только в осенние дожди или весной, когда таяли снега. Тогда река поворачивала вспять ручеек, превращая Ворота в неприступное ущелье. У водопада старший сургарец предложил спешиться и идти по узенькой тропе, ведя коней в поводу. Здесь легко можно было оступиться и упасть во взбитую тяжелой струей воду в яме у подножия водопада.
Мангурре успевал посмотреть и под ноги, и вверх. Там, на высоте сорока локтей, была проложена «сухая» тропа, обеспечивающая связь с Сургарой во время паводков. Для верховых та тропа не годилась, пешие же скороходы могли в любое время отправляться в Тавин. «А может, у них на выходе из ущелья застава со сменными конями?» — размышлял Мангурре, и так оно и оказалось, но обнаружилось это только на следующий день, поскольку ночевать им пришлось в ущелье, на специально оборудованной для этого площадке. Здесь было тесновато, но другого места для привала в полузатопленном ущелье не было. Для караванов, следующих в Сургару и из Сургары, был устроен бревенчатый настил с несколькими хижинами и местом для костра. Пайре хижины не понравились, он брезгливо приказал поставить для себя палатку.
Утром, когда в ущелье было еще темно, путь продолжился, и только ближе к вечеру стены расступились и отряд вышел на открытую холмистую равнину.
Тут Пайра и велел останавливаться на ночлег, хотя до заката было еще далеко. Такая остановка была вполне в порядке вещей; в портулане, которым запасся Пайра на дорогу, остановка даже настоятельно рекомендовалась, и сургарцы, которым он сообщил о своем решении, тоже ничуть не удивились. Старший сказал даже, что и сам бы это посоветовал — путь по ущелью был не из легких.
А два дня спустя в третьем часу после полудня отряд Пайры въезжал в Тавин. Уже задолго до этого местность стала людной; Пайру коробили устремленные на него удивленные, а часто и враждебные взгляды, но делать было нечего. В Тавине поглядеть на майярцев сбегались целые толпы, и, надо сказать, они вовсе не молчали. Правда, оскорбительных выкриков Пайра не слышал, но неодобрительный шепоток сопровождал отряд на всем пути от городских мостов до дома Руттула.
Тавин — город своеобразный. Расположенный на острове, он больше полагался на воды Тавинского озера, чем на крепостные стены, опоясывающие его. Поэтому Тавин мог позволить себе широкие улицы, просторные площади и даже большие сады. Вид у него был деревенский, простоватый.