Кармический хвост в Матрице судьбы человека
Шрифт:
6/20/14 – "Душа, принесенная в жертву"
12/18/3 – "Физические страдания"
3/22/19 – "Нерожденное дитя"
6/5/17 "ГОРДЫНЯ"
Твое прошлое воплощение…
Я родился в очень бедной семье, у меня было три сестры и пять братьев. Я самый младший из всех. Отца, мы никогда и не знали, мама о нем особо и не говорила. К слову сказать, она вообще редко с нами
Она была из знатного и очень богатого рода. Ее муж, был графом здешних земель. Очень занятой человек, часто уезжал по рабочим делам, оставляя свою молодую жену, – скучать одну, в их огромном доме, полным слуг и скота. Моя сестра Айрин, работала у неё служанкой, занималась стиркой и уборкой. Иногда, ей приходилось часами перебирать картофель и лук, в такие моменты, на неё без слёз, было не посмотреть. Дабы разнообразить ее «бытовые мучения», я рассказывал забавные истории, про чудо-птиц, заколдованный лес и ящик, до краёв набитый драгоценными камнями, золотыми монетами и медяками. Рассказывая свои истории, я часто рисовал её образ на маленьком клочке бумаги, которую она выманивала для меня у местного лавочника. Уголёк найти было не сложно, если знать, где можно взять. Мы с Айрин были очень близки, ближе, чем с остальными членами семьи, у нас была особая связь, понятная лишь нам двоим. Именно поэтому, в дни великой «стирки», я приходил к ней во внутренний двор, успокаивал и отвлекал её своей болтовнёй, ну а бонусом к работе был портрет, которым она очень дорожила. Я уже заканчивал свой рисунок, как вдруг за своей спиной, услышал металлический, острый как сталь голос:
– Айрин! Кто это? Быстро уведи его со двора, ему тут не место! Нельзя, чтобы его увидела графиня!
Я резко обернулся, за моей спиной, стояла толстая, краснощёкая женщина, всем своим видом напоминающая повариху. Лицо её было красным от жаровни, а щёки лощились на свету. Айрин быстро поднялась на ноги, схватила меня за руку и лёгким, словно пёрышко нажимом, потянула за собой, в сторону конюшни. Но не успели мы сделать и пару шагов, как попали в поле зрения невероятно красивых зелёных глаз. Она была великолепна! Если бы я был поэтом, то посвятил бы её красоте, не одно произведение! Но я был простым художником, поэтому её образ, впечатался будто клеймо в моё сердце, оставив внушительный шрам. Я понимал, что забыть этот образ, уже никогда не смогу. Боже, как же я был прав!
***
– Кто научил тебя так рисовать?
Вид у меня был явно растерянный, чем-то напоминающий лягушку в сезон "брачных игр". Я стоял, выпучив глаза, а ком в горле не позволял вымолвить даже обычного "ммм..". Но она, она была прекрасна! Её изумрудно-зелёные глаза, выразительный и опасный взгляд, вызывали у меня невероятную боль в сердце, душевную муку и дрожь в руках, желание рисовать её снова и снова… только её одну. И больше никого.
Мои мысли прервала служанка, быстрой и натренированной походкой, будто породистая лань, она юркнула в сторону Графини, изящно наклонившись к её уху, она стала быстро нашептывать слова, значения которых я мало понимал. Этот язык мне был не знаком, да и откуда? Я бедный художник, не имеющий за душой ни гроша.
– Рио, тебе пора идти, Матильда проводит тебя во двор. Завтра приезжает мой муж, он не должен знать о наших с тобой встречах. Ещё не время.
Она
Она восхищалась тем, что созерцала по ту сторону стекла. А я восхищался ей, впрочем, как и все, кто, когда-либо видел её и знал. Вот уже много месяцев, я в тайне посещаю её покои, ведь таково было её желание, не просьба, а приказ. Если честно, она просто не оставила мне выбора, если бы я не согласился, тогда бы сестра осталась без работы. Я не мог позволить этому случиться. К тому же, её взгляд и лицо, побуждали меня взять уголь в руки и неспешными, плавными мазками, нарисовать это великолепие.
– Рио?
Её голос, вывел меня из омута воспоминаний. Кивнув, я поспешно встал, собрал свои скромные пожитки и двинулся к двери, возле которой уже ждала Матильда.
– Ваша светлость, Я…
В руках я сжимал её портрет. Мне думалось, что, сколько бы я не рисовал её, а желание никогда не пропадало. Она была безупречна!
–Оставь его мне.
Подойдя ко мне почти в плотную, она накрыла мою руку своей, ловко извлекла лист бумаги и бросила на него восхищённый взгляд.
–Я хочу показать его мужу. Ты талантливый художник, Рио… И скоро, о тебе узнает весь мир! Уж это я тебе обещаю!
Дверь закрылась. В комнате догорала свеча, блики падали на портрет искусной работы, рука мастера! Не иначе. Она это прекрасно понимала, её сердце трепетало. Рио оказался самым настоящим самородком! Он был не только талантлив, а и красив, а ещё наивен и беден. Идеально! Ведь в умелых руках мастера, самый обычный камень, можно превратиться в алмаз!
***
–Рио, сыночек! Ответь же мне… Почему? Как так? Разве мы не твоя семья?! Как ты можешь? Айрин, бедная Айрин… Посмотри, она же их сохранила, в целости и сохранности. Мы же твоя семья! Ради Айрин, Рио!
На ступеньках графского особняка, стояла женщина немолодых лет. Её старое, морщинистое лицо было в слезах, а руки, покрытые мозолями, тянулись к лицу художника. Её плач превратился в рёв, и ни на минуту не утихал. Всё это раздражало молодого человека, жвалки на его скулах, ритмично сокращались. Он ловко увернулся от рук женщины, и она упала на колени, больно ударившись об выступ ступенек. Листы бумаги в её руках, упали на холодные ступеньки, рассыпавшись веером. Из глаз женщины брызнули слёзы, плечи затряслись, волосы, выбившиеся из пучка, грязными прядями покрыли лицо. Она была истощена, больна и наверняка голодна. Ведь им было, нечего есть. После того как сыновей забрали на войну, они с дочерьми остались совершенно одни. А затем пришла чума, забравшая жизнь многих людей, оставив детей сиротами, жён вдовами, матерей бездетными. Рио к тому времени, жил в графском поместье, болезнь его не зацепила. А вот Айрин… Она заболела, и через пару дней – умерла. Рио недолго грустил, ведь теперь у него было всё, о чём только можно мечтать! Да и вообще, теперь он был известным и очень богатым человеком. Он больше не рисовал углём, для этого, у него теперь были краски. Белоснежные холсты и невероятная палитра цветов. Он больше не был бедняком. И напрочь забыл о тех, кто был когда-то его семьёй. Ему больше не было дела до тех, кем когда-то был он сам.