Карнакки - охотник за привидениями
Шрифт:
Баумофф не отвечал мне ни слова; однако я слышал, что дыхание его сделалось более полным; хотя частота движений его грудной клетки явным образом указывала на то, что организм его нуждается в воздухе. Комната уже перестала трястись; наступило мгновение спокойствия, позволившее мне подумать о том, что следует подняться с места и подойти к креслу Баумоффа. Однако я не смел этого сделать. Я понимал, что по какой-то непонятной причине не могу вообще прикоснуться к нему. И все же, даже в тот миг, как я теперь понимаю, не страх запрещал мне сделать это.
А потом сотрясения начались снова. Я ощущал, что седалище мое скользит по креслу, и выставил вперед ноги, упершись
А потом он произнес слова, которые поразили меня больше всего. Он сказал, что если бы мы могли создать достаточно мощную вибрацию эфира, то получили бы возможность дезорганизовать или возмутить вибрации материи. То есть, располагая машиной, способной произвести в эфире вибрацию соответствующей силы, он мог бы уничтожить не только наш мир, но и всю вселенную, вместе с раем и адом, если такие края существуют, и притом существуют в материальной форме.
Помню, какими глазами я глядел тогда на него, восхищаясь масштабом и продуктивностью его воображения. И теперь эта лекция вспомнилась мне, помогая вернуть отвагу здравыми аргументами. Разве не было возможно, что созданное им эфирное возмущение обладало достаточной энергией, чтобы дезорганизовать вибрации материи в непосредственной близости от него, производя, таким образом, сотрясение земли вокруг дома, передающееся непосредственно самому строению?
И тут мысль эту сменила в моей голове другая, куда более важная.
— Боже мой! — произнес я вслух, обращаясь к окутавшей нас тьме. Таким образом становится понятной еще одна тайна Распятия: возмущение эфира, порожденное муками Господа, нарушило обыкновенные вибрации материи возле Креста, вследствие чего произошло небольшое землетрясение, открывшее могилы и разорвавшее завесу, скорее всего за счет движения опор.
И, конечно же, землетрясение являлось следствием, а не причиной, как всегда утверждали те, кто стремился умалить Христа.
— Баумофф! — позвал я. — Баумофф, вы доказали еще один факт. Баумофф! Баумофф! Отвечайте. С вами все в порядке?
Голос Баумоффа прозвучал во тьме комнаты резко и внезапно, но отвечал он не мне.
— Боже мой! — проговорил он. — Боже мой!
В голосе его чувствовался вопль истинной умственной
— Баумофф! — крикнул я, заставляя себя подняться на ноги. Кресло его шевельнулось, следом за движением тела. — Баумофф!
Пол комнаты тряхнуло с необычайной силой, я услышал, как скрипнули балки, как что-то упало и разбилось во тьме.
Дыхание Баумоффа сделалось мучительно напряженным, однако я оставался на месте. Я не смел приблизиться к нему. Теперь я понял, что боюсь сделать это, что боюсь его… боюсь его состояния, боюсь неизвестно чего. Меня переполнял жуткий страх.
— Бау… — начал, было, я и смолк, вдруг ощутив, что боюсь даже разговаривать с ним. Я не мог заставить себя даже стронуться с места.
И вдруг он воскликнул голосом, полным немыслимой муки:
— Или, Или, лама савахфани!
Однако последнее слово превратилось в его устах, покорившихся гипнотическому горю и боли, в вопль, полный истинно адского ужаса.
И тут со стороны его кресла в комнате прогремел жуткий, полный насмешки голос:
— Или, Или, лама савахфани!
Понимаете ли, голос этот не принадлежал Баумоффу. В нем не было отчаяния; его наполняла немыслимая, животная, чудовищная насмешка. В наступившем безмолвии я замер, словно примерзнув к месту… дыхание Баумоффа смолкло. В комнате воцарилась абсолютная тишина, она превратилась в самое жуткое и безмолвное место на свете. Тут я сорвался с места, зацепился ногой за край коврика перед камином, и в голове моей пролился целый звездопад. После этого меня на очень долгое время, на несколько часов охватило забвение.
Возвратился я в настоящее, ощущая только жуткую головную боль, и ничего кроме нее. Однако Тьма рассеялась. Перекатившись на бок, я увидел Баумоффа и сразу забыл даже об этой головной боли. Он сидел, склонившись ко мне: широко открытые глаза его потускнели. Лицо его опухло, и на нем появилось какое-то животное выражение.
Он был мертв, и только ремень привязавший его к спинке кресла, не позволил ему упасть лицом в мою сторону. Из угла его рта высовывался кончик языка. Мне не забыть этой гримасы. Издевательской, подобающей человекозверю, но не человеку.
Не отводя от него взгляда, я попятился в сторону; не смотря, куда иду, пока не оказался по другую сторону двери, которую старательно закрыл за собой. Конечно, по прошествии некоторого времени я пришел в себя и вернулся к нему; впрочем, что сделать что-либо уже не представлялось возможным.
Причиной смерти Баумоффа стал, конечно, сердечный приступ! Естественно, я не настолько глуп, чтобы объяснять здравомыслящему судебному эксперту, что, когда он находился в беззащитном, вызванном самогипнозом состоянии, в него вошло неведомое, пародировавшее Христа чудовище из внешней пустоты. Я слишком уважаю собственную претензию на обладание здравым смыслом, чтобы серьезным образом выдвигать такую идею!
О, я понимаю, что слова мои могут показаться полными насмешки; однако что мне остается, как не смеяться над собой и над всем миром, если я не смею признаться в собственных мыслях даже перед самим собой? Баумофф, вне сомнения, умер от сердечного приступа; а все остальное объясняется влиянием гипноза, под которое я подпал. Впрочем, у дальней стены, на полу осталась небольшая грудка стекла, прежде являвшаяся великолепной венецианской вазой, выброшенной на пол из прочной скобки, удерживавшей ее на месте. Помните, я говорил вам, что слышал, как что-то упало, когда комната затряслась. Она же действительно затряслась? Ладно, оставим эти мысли. А то голова кругом идет.