Карнавал разрушения
Шрифт:
Лидиард понял, что кроется в его вынужденном молчании. — Я снова и снова повторяю себе: то, что Таллентайр заставил Зелофелона увидеть полвека назад, справедливо для наших дней и останется справедливым всегда, — произнес он со вздохом, играя дежурную роль адвоката дьявола, несмотря на собственное отчаянное нежелание. — Я говорю себе, что вселенная намного более огромное и прекрасное место, нежели считают ангелы. И повторяю: несмотря на то, что они считали себя богами, когда впервые позаимствовали человеческий облик, — они всего лишь чужаки с ограниченными телами и еще более ограниченными умами. И сэр Эдвард всегда понимал это, неважно, что они ненавидели его за это,
Лидиард прервался на минуту, и тень его на стене задрожала от сдерживаемого смеха. Потом он продолжил: — Хотелось бы мне быть уверенным в этом. Я говорю себе, что это правда, но не перестаю сомневаться. Ангелы бы тоже стали умолять усомниться в этом. Порой я думаю, и часто со страхом, что наука еще может обнаружить и явить миру ужасную правду: видение сэром Эдвардом Вселенной — лишь немного примитивней более старых идей, которые он с презрением отвергал. А если это правда, вопрос о том, кто такие ангелы и на что они способны, если узнают об этом сами, нельзя даже задавать, не говоря уж об ответе. Если это так, тогда ответственность за это принадлежит избранным, но, даже поверь я, что мое предназначение — отыскать лучший и более обнадеживающий ответ, нежели тот кошмар, который угрожает мне еженощно, не могу быть благодарен за такую привилегию. Оглядываясь назад на свою жизнь, я не нахожу причин проявлять благодарность.
«И я тоже, — подумал Пелорус, ощущая в собственном сердце отзвук холодного, мрачного кошмара, коснувшегося Лидиарда. — Ни в малейшей степени».
Пелорус помог Дэвиду унести Мандорлу наверх, в одну из спален, прежде чем отправиться дальше. Скромность заставила Дэвида отвернуться, пока вервольф снимал с нее одежду, но затем ему пришлось подчиниться необходимости осмотреть ее раны, и он преодолел неловкость. Он отвернул одеяло и увидел уродливое кинжальное ранение от плеча до самого пупка, но тут же обрадовался тому, что сможет легко вылечить его. Шрам останется, и довольно отвратительного вида, но рана чистая.
Когда он легонько коснулся кожи возле разреза, Мандорла пошевелилась. Ее конечности дернулись, голова мотнулась из стороны в сторону на подушке, потом задвигалась сильнее, пока Дэвид удержал ее. Но и тогда сознание к ней не вернулось. Он снова отпустил Мандорлу, но ее присутствие в доме так его озадачило, что ему никак не удавалось ни почитать, ни собраться с мыслями. Он занялся уборкой в доме и приготовлением пищи, и делал это час с чем-то, а потом отправился наверх проверить, как она.
На сей раз Мандорла застонала, едва он вошел в комнату, как будто увидела во сне того, кто ранил ее. Она извивалась из стороны в сторону, и Дэвиду пришлось присесть на край кровати. Он притянул ее к себе, уложил ее голову к себе на колени. И держал так, пока она не дернулась и не открыла глаза.
Увы, в глазах ее не промелькнуло ни единой искры узнавания. Сердце Дэвида упало, когда он встретился с ее взглядом и не уловил в них даже намека на восприятие. Она не отодвинулась от него, но застыла, не узнавая его. Похоже, она больше не знала, кто она такая и где находится, не могла управлять своими реакциями.
— Мандорла, — тихо позвал он. Он надеялся, что звук собственного имени пробудит в ней чувства, но это не возымело эффекта. Она дико озиралась вокруг, тело напряженно сжалось. Как будто хищник, собиравшийся прыгнуть, но лапы вдруг перестали слушаться, а на
Дэвид однажды видел Пелоруса в подобном состоянии, и оно продлилось несколько недель. Это не было дезориентацией; Пелоруса вывело из строя новорожденное творение Баст, сфинкс. Мандорлу ранили в самой обычной ситуации, но ее тоже коснулась сфинкс. Дэвид не мог сказать с уверенностью, придет ли она в себя в ближайшее время, принимая во внимание, с какой скоростью разрушалась ее магическая составляющая.
— Погоди, — промолвил он, поднимаясь. Подошел к двери, подняв руки с умиротворяющим жестом.
Она наблюдала за ним с озадаченным видом, пока он не отвернулся.
— Я принесу тебе поесть, — сообщил Дэвид, сделав ударение на последнем слове, надеясь, что оно вызовет соответствующую реакцию в ее сознании. Она не сводила с него глаз, но выражение их было по-прежнему бессмысленным.
Когда он вернулся с блюдом кроличьего рагу и ложкой, чтобы кормить ее, Мандорла не двинулась с места. Она рассматривала собственную руку, словно не ожидая обнаружить у себя подобную конечность. Дэвид поставил блюдо на столик и взял с тумбочки зеркальце. Поднес к ней, но она не сумела взять его, и он просто поместил его перед ее лицом, чтобы Мандорла могла видеть отражение. Она себя не узнавала. Пожалуй, это и неудивительно, ведь не к такому лицу она привыкла. В любом случае, для Мандорлы зеркала долгое время оставались магическими устройствами для сеансов видения, но никак не обычными предметами, куда можно смотреться.
Дэвид забрал зеркало, отложил в сторону. Принес ей блюдо. Она отнеслась к ложке с осторожностью, но кормить себя позволила. По крайней мере, это она поняла. Рагу источало сильный аромат, мяса в нем тоже было достаточно, чтобы удовлетворить ее вкусу. Мандорла нуждалась в питании, но ела чисто механически. И смотрела на него с тревогой, полуприкрыв глаза.
— Пелорус принес тебя сюда, — рассказывал ей Дэвид, пока кормил. — Он решил, что здесь ты будешь в безопасности — лучше, чем где бы то ни было, и мои медицинские познания пригодятся. Я сделаю для тебя все, что смогу, но чувства должны к тебе вернуться, ибо я нуждаюсь в твоей помощи. Ты должна вспомнить меня, Мандорла. Я Дэвид Лидиард, друг Пелоруса.
Процесс кормления еще не закончился, когда она попыталась заговорить. — Пелорус? — Мандорла произносила звуки так, словно не была уверена в их значении, но для Дэвида услышать ее человеческий голос уже означало возвращение надежды.
— Он должен был уйти, — сказал ей Дэвид. — Он отправился на поиски Глиняного Монстра. Воля Махалалела над его душой ослабла, так я думаю, но узы дружбы и преданности так же сильны, как и прежде. Он боится, что Люк Кэпторн собирается уничтожить всех отпрысков Махалалела, а Махалалел уже не в состоянии это предотвратить.
Его речь, очевидно, не произвела на нее впечатления, но сам процесс, похоже, понемногу пробуждал в ней человеческую природу. Выражение лица постепенно менялось, глаза уже смотрели на него по-другому. Он видел, она узнает его, а потом она произнесла его имя.
Дэвид протянул руку, собираясь коснуться ее брови, но она взяла его руку своей и положила себе на щеку.
— Дэвид? — мелко дрожа, произнесла Мандорла. — Это ты, Дэвид? Какой же ты старый!
Дэвид провел свободной рукой по своим молочно-белым волосам, желая, чтобы морщины вокруг глаз исчезли, сменившись бронзовой твердостью черт, которая отличала красивое лицо сэра Эдварда Таллентайра до самой смерти. — Я никогда не думал, что придется сказать такое, но даже ты, Мандорла, утратила цветение юности.