Карнавал страсти
Шрифт:
Всю репетицию Настя с беспокойной ревностью следила за новым солистом. Ведь он пришел на место Дмитрия, и не только Настя, но и все артисты ансамбля невольно сравнивали их. У Сережи был тенор, причем сперва казалось, что его голос даже сильнее, чем у Дмитрия. Но потом Настя поняла, что сила — это не самое главное качество голоса. Сережа пел чересчур однообразно и совсем неинтересно. Казалось, что он раз и навсегда выбрал манеру пения, сладкую, типично ресторанную, и не позволял себе никогда отклоняться от нее. Впрочем, в цыганском ансамбле именно так и нужно было петь. Ведь все
А еще у Сережи были беспокойные глаза. Настя сразу же так назвала их про себя, но совсем не за то, что они беспокойно бегали. Его взгляд как раз был совершенно неподвижным. Это-то Настю и беспокоило на протяжении всей репетиции.
— Настя, — окликнул он ее, когда она выходила из репетиционного зала, — давай дружить.
Это по-детски бесцеремонное заявление ужасно рассмешило Настю. Она подошла к Сереже. Настя едва доставала макушкой ему до плеча.
— Ты веришь в дружбу мальчика и девочки? — все в том же духе продолжал Сережа, не сводя с Насти взгляда очень прозрачных светло-серых глаз.
— Хотелось бы, — ответила Настя.
— Можно попробовать. Вдруг получится. Мы с тобой здесь новенькие, нас так легко обидеть, — казалось, что Сережа говорит совершенно серьезно. Даже глаза его оставались все такими же неподвижными и непроницаемыми, — поэтому мы должны держаться вместе, спина к спине. Как герои Джека Лондона. Ты любишь приключенческие романы?
— Люблю, — ответила Настя, — и вестерны.
— Я тоже. Как хорошо, что два старых ковбоя наконец нашли друг друга в этой выжженной прерии. Я думаю, нам надо отпраздновать нашу встречу.
— Прямо сейчас? — неуверенно спросила Настя. Она бы с радостью приняла предложение Сережи, но ведь дома ее ждал больной и беспомощный Митя. Она обещала ему прийти сразу после репетиции и рассказать, как все прошло.
— Ну мы не будем наливаться текилой, — уговаривал ее Сережа, — для первого раза сойдет и кофе.
— Пойдем, только ненадолго, — наконец согласилась Настя.
Кафе, куда Сережа привел Настю, называлось «Сундук». В оправдание этого названия небольшое уютное помещение было набито всевозможными вещами, которые обычно хранятся в старых сундуках. На специальных полках были расставлены: старинная швейная машинка, ее ровесница печатная машинка и какой-то совершенно допотопный и неведомый Насте прибор, который, как объяснил Сережа, оказался арифмометром.
Забавной особенностью этого заведения было и то, что все надписи на ценниках были сделаны с какими-то невообразимыми ошибками, вероятно, изображающими акцент южанина. Так, перед вазочкой с персиковым компотом стояла бумажка, сообщающая, что это «пэрсик, очень нэжный», все остальное было в таком же духе. Бармен вполне соответствовал духу своего рабочего места. Когда Настя заказала капуччино, он налил в чашку самый обычный кофе, достал аэрозоль со сливками, пшикнул из него в чашку и с достоинством заявил:
— Вот
Все это до крайности развеселило Настю. Она сидела за столиком напротив Сережи, помешивая ложечкой пресловутый капуччино и все никак не могла успокоиться. И тут Сережа раздвинул губы в такой широкой и глупой улыбке, что Настя расхохоталась пуще прежнего.
— Ты нарочно, что ли? — чуть отдышавшись, спросила она.
— Какая веселая девушка, — задумчиво проговорил Сережа и наконец улыбнулся по-настоящему. Его улыбка оказалась мягкой и немного грустной. Увидев ее, Настя искренне обрадовалась.
— Ну слава Богу, — сказала она, — а я уже начала думать, что ты вообще не умеешь улыбаться.
— Настоящие ковбои не улыбаются, — ответил Сережа и улыбнулся, — путем многолетних тренировок я приобрел умение всегда оставаться серьезным. А если честно, — добавил он уже совсем другим тоном, — я правда долго тренировался, чтобы не улыбаться. Я ведь собирался быть клоуном.
— Клоуном? — восторженно выдохнула Настя. Ведь ее первой детской любовью был клоун из старого черно-белого фильма.
— Ну да, клоуном Я сначала учился в эстрадно-цирковом училище. Так вот, если ты не знаешь, клоуны бывают рыжие и белые. Рыжие веселые, а белые грустные, их все обижают. Я решил стать белым и вообще никогда не улыбаться и не смеяться на сцене. А я по натуре всегда был очень смешливым, вроде тебя. Знаешь, каких мук мне стоило научиться сохранять свое лицо неподвижным. Мои однокурсники даже пари заключали, удастся меня развеселить или нет. Зато теперь я не засмеюсь даже под пыткой, — довольно произнес Сережа, — мне это дает явные преимущества. Например, я могу кого угодно поставить в дурацкое положение. Представь, человек рассказывает мне один анекдот, потом другой, а мое лицо все каменеет, каменеет, правда, класс?
Настя пожала плечами. Никакого преимущества в этом умении она пока не видела.
— А как ты начал петь? — спросила она.
— Как и большинство из нас, случайно, — ответил Сережа, — пел в училище на каком-то капустнике, меня услышал наш аккомпаниатор и сказал, что у меня классный тенор. Я сперва очень удивился, а потом задумался. И в итоге переквалифицировался из клоунов в певцы. И теперь я такой, — закончил он с легким поклоном.
— Но ведь ты же хотел стать клоуном? — Насте было немного обидно, что Сережа так легко расстался с мечтой.
— Мой расчет оказался верным. Ты прикинь, в каждом городе один, ну от силы два цирка. В цирке могут работать максимум четыре клоуна. Сейчас, сама знаешь, какие времена. У театральных и цирковых артистов зарплата максимум триста тысяч. Приработка никакого. А у меня молодой, растущий организм, моим телу и душе нужна самая хорошая и свежая пища. Короче, клоун во мне умер, не успев родиться. На его торжественных похоронах было пролито немало горьких слез.
В то же время, — продолжал Сережа, — в каждом городе куча ресторанов и еще больше богатых людей, которые любят, чтобы за едой их слух услаждали музыкой и пением. Так что вывод напрашивается сам собой. Надо стать услужливым и скромным певцом без всяких лишних амбиций.