Карнавал
Шрифт:
– Хорошо, тогда скоро мы уничтожим друг друга?
– Нет, мы просто живем в переломную эпоху. В эпоху перехода от личности к организации. В эпоху пролога к настоящему человечеству. Пока еще человечества нет, есть лишь среднее арифметическое пяти миллиардов особей. Но все меняется на глазах. Люди объединяются плотнее и плотнее, я имею в виду информационное объединение. Сейчас начинается эпоха симбиоза человека и машины. Машина – та соединительная ткань, которая спаивает вместе миллионы человеческой организмиков. Вы не имеете права убить машину, но машина может убить вас. Машина
– Как раз он был одиночкой.
– Но его идеология была использована партией – первым многоклеточным организмом. То же произошло с Дарвином, Марксом и другими. Бойтесь слов – даже самые добрые из них могут оформиться в голодную вселенскую идею. Но жестокость организации есть только жестокость лейкоцитов, которые убивают инородные клетки.
– А как же организации, которые уничтожают собственных членов?
– Это просто больные организмы.
– Больной организм, уничтожающий миллионы?
– Уничтожающий всего лишь сам себя. Скорее всего, он заражен микробами или вирусами, то есть одноклеточными. Мы живем в протерозое.
– Где?
– Не где, а когда. В тот период, когда на планете стали возникать первые многоклеточные. Наверняка они были так же несовершенны, как и мы сейчас. Тогда еще не было биосферы, была лишь голая горячая земля, совсем без кислорода. Посмотрите, что мы имеем спустя миллиард лет.
– Мы имеем близкую перспективу гибели биосферы, перспективу голой горячей земли, возможно без кислорода.
– Вы преувеличиваете.
– Совсем немного. Но что вы хотите для себя?
– Я хочу стать клеткой мозга, а не кости или, скажем, анального отверстия. Каждый должен выполнять свою функцию – ту, к которой он наиболее способен. Мне нужны способности.
– А если он не хочет выполнять функцию?
– Тогда он погибнет. Я же говорю вам, что это не жестокость, а целесообразность. В эту сторону направлена эволюция, а эволюцию не остановить.
– Что вы хотите от меня? – спросила Одноклеточная.
– Я хочу, чтобы вы помогли мне провести операцию.
– Я не смогу этого сделать.
– Я вас научу.
– Я не буду учиться. Потому что, если вы правы, то для меня в этой жизни не остается места. Я всегда была и буду одноклеточной. За мной уже охотились – и мафия, и государство, и просто маленькое человеческое стадо, которое собиралось отнять у меня золотую цепочку. Похоже, вы правы, одноклеточные уничтожаются. Поэтому я не стану вам помогать.
– Это не изменит положения вещей.
– Пускай не изменит. Зато я буду делать то, что хочу. Я не могу быть клеточкой ткани. И еще одно я вам скажу – не забывайте, что именно многоклеточные изобрели смерть – и также страх смерти. Бойтесь страха смерти, его не знают
15
Протерозой, 24 марта.
Окружающие – своего рода геометры. Они вечно пытаются вписать тебя в их собственные квадраты или треугольники.
Сегодня Одноклеточную снова вызвали к Листу. Пустой, совершенно белый и узкий, как щель, коридорчик сегодня не испугал ее – оказывается, от робости тоже можно излечиться, достаточно лишь принять решение, твердое решение. И еще – иногда жизнь становится интересной, как кинофильм, тогда уже не до робости. Сегодня у нее был для доктора сюрприз, большой сюрприз.
Она вошла в кабинет и, не ожидая приглашения, села в лучшее кресло.
– Ага, вы наконец-то согласились, – проинтерпретировал доктор Лист.
Одноклеточная посмеялась над ним в душе.
– Вот и хорошо, – сказал Лист, – я знал, что умею убеждать людей.
Одноклеточная щелкнула сумочкой.
– Теперь… – начал Лист, но зазвонил телефон.
Он взял трубку и выражение его лица сразу изменилось. Это было ранее утро над морем: вначале – безграничная гладь непонимания, потом над гладью пролетает легкий ветерок и поднимает чернильно-черные, но невысокие волны тревоги; затем восточная сторона неба начинает светлеть и постепенно все небо наливается бледной радостью, радость становится все ярче и ярче и вот над горизонтом всплывает огненно-жаркое солнце самодовольства и слепит глаза, и затмевает остальные чувства, и гасит желтые ночные фонари еще недавно волшебных ночных прибрежных ресторанов.
Одноклеточная молча наблюдала за ним. Очевидно, сообщение было приятным. Она защелкнула сумочку.
– Что случилось?
– Все в порядке, – сказал Лист, – у меня родилась дочь. Я так и знал, что будет все в порядке.
– Вы забыли спросить, сколько она весит.
– Что? – удивился Лист. – Ах, вечно вы, женщины, думаете о всяких пустяках. Мне же сообщили, что все в порядке. Что же еще нужно?
– Вы говорили не с женой?
– Нет.
– Когда будете говорить, то обязательно расскажите как вы волновались, прибавьте несколько ярких деталей, например, как вы попросили закурить, хотя давно не курите, а потом выбросили сигарету и попросили снова – ей понравится. Обязательно спросите, сколько весила девочка. И обязательно пожалейте ее.
– Девочку?
– Нет, жену.
– Но все же хорошо?
– Это для вас хорошо. Вы попробуйте сами родить ребенка.
– Ну, это проще простого, – сказал Лист, – так, одна физиология. А то, что некоторые боятся, – это пережиток каменного века, когда не было достаточной медицинской помощи. Уверяю вас, если бы я был женщиной, у меня бы не было ни страхов, ни затруднений. И не нужно смотреть на меня с выражением превосходства.
– Я только представляю, – посмеялась Одноклеточная.