Карнавальная ночь
Шрифт:
– Стоя у постели несчастного студента, – продолжал доктор, – я услышал странные, поразившие меня слова. Вы тогда сказали: я «первый муж» Маргариты…
Из груди Жулу вырвался стон. Доктор же продолжил:
– Ваш чай, господин граф, ничем не был отравлен, кроме этих слов. Маргарита Садула отравительница не простая; она убивает оружием невидимым, метким, испытанным, не оставляющим следов. Вскрытие трупа не в силах обнаружить мысли или слова, а ведь мысли и слова могут убить даже самого здорового человека.
Жулу задумался. Он был мрачен и изнурен напряженной работой мозга.
– Вы назвали ее Маргаритой Садула, – пробормотал он.
– Я вам сказал, –
– Жюльен! – задохнулся Жулу. – Жюльен Ленуар! Это был ваш брат?!
– Маргарита Садула была тогда сущей красавицей, вы, конечно, помните, – сказал доктор, – и между двумя молодцами произошел поединок. Они дрались в кафе на углу улицы Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас, на столе, где у каждого было места ровно столько, чтобы убить иль быть убитым. Вы угадали, господин граф, Жюльен был мне братом, и его смерть – величайшая утрата всей моей жизни.
– И вам ведомо, кто был его соперник? – срывающимся голосом спросил больной.
Доктор наклонился к нему, дружески погладил по плечу и сказал:
– А лежавший одиннадцать лет назад в крови на углу Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас в последнюю ночь карнавала, он разве вас не простил?
– О! – только и смог выговорить Жулу. – Вам все известно! Маргарита погибла!
– Я уже говорил и повторю снова, – спокойно и медленно произнес Ленуар, – карать не мое дело. Если эта женщина не будет становиться на моем пути, и не будет мешать делать добро, пусть живет без опасений и пусть у нее будет достаточно времени для покаяния!
– Она раскается! – воскликнул Жулу. – Она уже раскаивается! Мы говорили об этом. Знали бы вы, какие бездны нежности скрывает эта мятущаяся душа, хотя временами кажется, что ею движет сам черт. Чтобы ее узнать, надо прожить с ней рядом долгие годы. А вы видели одну кровавую сторону ее жизни…
– Я вижу вас на этой кровати, похожего в ваши тридцать четыре года на изможденного, умирающего старика. И это вы, Жулу, граф дю Бреу! А ведь в вашем роду живут чуть ли не до ста лет!
– Клянусь, – сказал больной, умоляюще сложив руки, – она очень добра ко мне последние дни. Спросите у принцессы Эпстейн! Я не подозреваю ту, что вернула мне совесть. И никогда – слышите! – никогда она не причинила зла Ните де Клар. Знаете, что она решила? Она так великодушна, она хочет соединить Ниту и Ролана, который имеет право владеть всем… Она сама мне сказала…
– А вы и поверили! – задумчиво пробормотал доктор.
– Как же мне ей не верить? – простодушно спросил Жулу. – Она видит, что проиграла, она испугалась, хочет искупить вину.
– Не в характере Маргариты Садула признавать себя побежденной, – словно размышляя вслух, сказал доктор.
– Вы ее враг, господин Ленуар, – сказал Жулу, – вам есть за что осуждать ее, но клянусь вам, она очень переменилась!
– Только что я слышал, – сказал доктор, как вы говорили: «Она сейчас сама принесет микстуру», и голос ваш при этом дрожал.
– Да, конечно, у меня с головой неладно… Вы тоже поддались этому глупому страху? Я считал, что отравлен, а это не так!
– Это так и есть!
– Но не в том смысле!
– В том самом! – отрезал доктор.
– Хорошо же, – воскликнул больной. Щеки его пылали, глаза блестели. – Я буду ее защищать, господин Ленуар, защищать от вас. Она снова со мной, делится своими секретами, она доверяет мне…
– Последние три дня!
– Разве во времени
– От времени многое зависит, господин граф, – перебил Ленуар, жестом повелевая ему молчать. – Весьма многое, а у меня его нет. Вы отравлены. Напрасно я пытался подсластить горечь противоядия, которое вам предстоит испить. Маргарита Садула хочет стать герцогиней де Клар. Сегодня она желает этого больше, чем вчера. Только что Маргарита Садула спросила меня, доживете ли вы до завтрашнего полудня. Она спешит. Уходя из этой комнаты, она показала степень доверенности, которую она к вам последние дни питала: она так боялась, что вы что-нибудь мне разболтаете, что шепнула мне на ухо с той интонацией, с какой предупреждают о ямах на дороге: «Не слушайте несчастного, он не в себе».
«ПОДОБНОЕ ИСЦЕЛЯЕТСЯ ПОДОБНЫМ»
Так прошел час. Порой доктору Ленуару казалось, что в коридоре, ведущем в глубь дома, слышатся чьи-то крадущиеся шаги. Теперь они с графом беседовали совсем тихо. За этот час закончились последние приготовления к балу. Умолкли молотки, их сменила разноголосица настраиваемых инструментов. Несколько сельских экипажей, громыхая, катились по камням двора.
Обитатели загородных поместий имеют обыкновение приезжать загодя, до полуночи, когда зажигают свечи. Иные всезнайки предрекают, что паровой тяге, которая соединяет народы и позволяет найти применение запасам каменного угля, суждено вытеснить провинциальные колымаги. Сделаем вид, что согласны.
Доктор по-прежнему сидел у изголовья графа. Граф был очень бледен, но глаза его, оставаясь печальными, смотрели ясно и решительно.
– Я узнал его сразу, – сказал он. – Вы были совершенно правы. Именно в ту ночь она влила яд в мою кровь. И вместе с ядом – огонь. Когда я спускался вслед за ним с лестницы, в висках у меня стучало. В тот вечер мы с ней поссорились, надавали друг другу пощечин. Вы знаете, меня прозвали Дураком; я и впрямь был драчун и дурак. Когда доходило до рукоприкладства, я любил ее как никогда! Я ревновал ее к этому юноше и, хоть ни разу его не встречал, знал, что он часто у нее бывает. Маргарита говорила, как он красив. В тот вечер было видно, что она готова влюбиться, впервые в жизни влюбиться по-настоящему. Двадцать тысяч франков были для меня ничто, я и не думал об этих деньгах… Как сейчас вижу место, где он поскользнулся. Я навалился на него, увидел страдальческое, прекрасное лицо. Спустя одиннадцать лет, представляете, я узнал его с первого взгляда!
– И я тогда же снова нашел его, – пробормотал доктор.
– Согласитесь, это судьба, – вслух подумал больной, – что Ролан и Нита встретились именно там, меж богатой усыпальницей де Клар и скромной могилкой той несчастной женщины. Последнее время, когда остаюсь один, меня очень часто навещает мать; отец еще ни разу не приходил. Думаю, он так и не простил мне. Послушайте, доктор, до меня ни один дю Бреу не замарал этого имени, которым отец дорожил так, будто был королем. Перед смертью я должен совершить нечто, чем смогу заслужить прощение отца.
Во время этой длинной тирады мысли графа часто перескакивали с одного на другое, всякий раз возвращаясь к тому, что снедало его; доктор Абель Ленуар внимательно слушал.
– Однажды мне пришла странная мысль и с тех пор все преследует меня, – сказал больной, отведя взгляд. – Хоть я еще в своем уме. Когда он протянул мне руку, я полюбил его как сына, как брата… его самого, их союз с Нитой, прелестным ребенком, воскресившим мою душу… Господин Ленуар, загляните сюда под перину, прошу вас.