Каролинец
Шрифт:
Однако сейчас Молтри был рад присутствию Джона Лоренса, полагая, что найдет в нем надежного союзника в противовес необъяснимому малодушию, проявляемому с недавних пор губернатором.
Генерал сел на краешек походной кровати Бикмена. Ратледж уже занял единственный стул у квадратного столика с письменными принадлежностями. Трое или четверо членов Тайного совета притулились в самых разнообразных местах; Гедсден оседлал ящик с боеприпасами, содержимое которого было под стать его нраву.
Ратледж зачитал вслух письмо, полученное от британского генерала. Тот объявлял о своей готовности вести переговоры, предложенные генералом Молтри; он уже имел честь назначить для их проведения двух офицеров, из которых один
— его
Губернатор отложил письмо и обвел собравшихся своими совиными глазами.
— В отсутствие генерала Молтри я счел своим долгом вскрыть эту депешу, хотя она, конечно, адресована ему. — Он сделал паузу. Никто ничего не ответил; сам Молтри только кивнул. — Итак, генерал Превост согласен вести переговоры, а это уже кое-что. Теперь генералу Молтри остается сказать, какие условия он согласен обсуждать с британцами, дабы мы могли принять решение.
— Условия чего? — гаркнул Гедсден.
— Условия капитуляции, разумеется, — угрюмо сказал Ратледж. — Другие вопросы перед нами не стоят.
В палатке наступила мертвая тишина. То была тишина потрясения и оцепенения, длившаяся несколько секунд; наконец ее нарушил один из штатских членов Тайного совета, чарлстонский торговец Джон Эдвардс. Дрогнувшим голосом, со слезами на глазах, он высказал неуверенный протест:
— Как? Неужели мы без боя сдадим город?
— Сдадим город? — эхом отозвался Молтри, и палатку наполнил его недобрый смех. Он впился глазами в Ратледжа. — И ваша светлость осмелится сказать об этом его жителям?
Гедсден поддержал своего генерала:
— Народ настолько полон решимости и спокойствия, насколько этого вообще можно ожидать от людей в столь критической ситуации. Они готовы стоять насмерть и защищать свою родину. — Он уставился в переносицу губернатора, почти угрожая ему взглядом. — Человека, который скажет им, что мы должны сдаться, разорвут в клочки, как предателя.
Гул одобрения и враждебные взгляды в сторону Ратледжа подтвердили, что все разделяют мнение Гедсдена. Но Ратледжа это ничуть не тронуло. Он был спокоен, когда начал ровным голосом выстраивать цепь аргументов, которые уже приводил ранним утром в своем Совете. Он описал ужасы штурма, разрушений и убийства горожан, которые начнутся, если на улицы ворвутся разъяренные солдаты врага. Он напомнил о женщинах и детях, оставшихся в городе, напомнил также — хотя это было излишним — что у него нет здесь ни жены, ни ребенка, поэтому он беспокоится не за своих родственников. Затем он напомнил, что во время войны бывают ситуации, когда и храбрейший может сдаться, не теряя чести, и, более того, когда доблесть и честь требуют сдаться во имя спасения других.
— Вы говорите, что смело умрете за вашу страну, и считаете, что это высочайшее выражение мужества. Вы не правы. Часто смерть — желанный и самый простой выход для человека, столкнувшегося со страшным выбором — вроде того, что сейчас стоит перед нами. И еще я скажу, что нужно больше мужества, чтобы сидеть там, где я сижу, и говорить вещи, которые я вам говорю, нежели чтобы пойти навстречу врагу и принять британскую пулю, которая избавила бы меня от ответственности.
Он редко тратил свое красноречие впустую — оно и на этот раз подействовало; магнетизм его суровой личности все-таки подчинил их всех — всех, кроме Молтри. Генерал был не только добродушен, но трезв и практичен, а потому демагогическим призывам предпочитал убедительные факты.
— Одни слова, — сказал он, — сотрясение воздуха, черт побери! Я слыхал то же самое, когда меня назначили в форт Салливэн. Тогда мне тоже уши прожужжали о резне и поругании соотечественников, однако — я снова напоминаю
— Джон Ратледж настолько же твердо стоял тогда за меня, насколько
Эффект ораторского искусства губернатора был сведен на нет. Люди охотнее верят в то, во что желают верить, и это желаемое они услышали сейчас из уст своего генерала. Его слова вызвали взрыв одобрения, и Ратледжу, застывшему, как сфинкс, пришлось пережидать, пока не стихнет эта буря. Лишь тогда зазвучал негромкий голос, исполненный презрительного сожаления:
— Не мешало бы вам вспомнить, господа, какие силы у британцев и какие у нас. У Превоста двойной, да что там — почти тройной перевес в численности.
— В форте Салливэн, — парировал Молтри, — соотношение было чуть ли не десять к одному.
— Здесь недопустимы аналогии! — губернатор возвысил голос, силясь перекричать остальных. Его ярость, непривычная горячность немедленно их приструнили. — Ваши бойцы были укрыты стенами форта, сложенными из вязкой пальметтовой древесины, с которой противник раньше не сталкивался, не подозревал о ее свойствах, а кроме того, на нашей стороне была удача. Вы сами знаете, Молтри: если бы три корабля, которые шли, чтобы атаковать вас с запада, не запутались снастями, когда маневрировали в проливе, бой мог бы закончиться совсем иначе. Я вспоминаю это не затем, чтобы принизить вашу доблесть и доблесть, сражавшихся рядом с вами, но чтобы обратить ваше внимание на разницу в условиях. Вспомните о наших ничтожных фортификациях, о хилых земляных укреплениях, служащих прикрытием нашим солдатам — они будут сметены при первом же энергичном натиске. Половина защитников города — это необстрелянные новобранцы и ополченцы. Им противостоит почти втрое превосходящая армия, в которой есть и шотландские горцы, и гессенские наемники; их поддерживает артиллерия, против которой никто не устоит.
— Голословное утверждение! — закричал Гедсден. — Только в бою можно проверить, перед чем мы устоим, а перед чем — нет.
— Я знаю. И в конце концов мы, может быть, проверим, как бы ни хотелось этого избежать. Я не утверждаю, что мы примем любые условия, продиктованные Превостом, я только настаиваю на необходимости переговоров. Они помогут определить предел, до которого мы можем уступать. Когда мы выжмем из переговоров все, что возможно, тогда и подумаем, как быть дальше, но отказаться от перемирия на этой стадии и спровоцировать британцев на штурм, не пытаясь нащупать пути к компромиссу — этого я не могу поддержать. И ничто
— ничто! — не заставит меня изменить точку зрения!
Слово взял мистер Фергюссон, еще один штатский член Тайного совета.
— Коль скоро это так, то, может быть, мы не будем и дальше плодить общие разговоры? Не лучше ли генералу Молтри сказать нам конкретно, какую альтернативу безоговорочной капитуляции могут предложить британцам наши уполномоченные?
— Сэр, я не могу предложить никакой альтернативы, кроме вот этой, — и генерал потряс эфесом своей шпаги.
— Тогда вы, ваша светлость, — обратился Фергюссон к Ратледжу. — Вы, надо полагать, все уже обдумали и пришли сюда не с пустыми руками.
— Да, — угрюмо подтвердил Ратледж, — я думал.
— И каково ваше мнение? — настаивал Джон Эдвардс, когда все затихли, а губернатор продолжал молчать.
Ратледж опустил глаза, чтобы не встречаться с враждебными, скрестившимися на нем взглядами. Преодолев сомнения, он опять смело поднял голову и медленно изложил свои соображения.
— Под предлогом обеспечения мира в Джорджии, а на самом деле для беспрепятственного вторжения его армии в Южную Каролину, генерал Превост предлагал джорджийцам заключить с ним соглашение о нейтралитете. Окончательная судьба провинции, как и судьба прочих колоний, должна была бы определяться по окончании войны. Мы можем предложить ему такой же нейтралитет.