Карта императрицы
Шрифт:
— Ну, рассказывайте, Карл Иваныч, — попросил профессор, — как прошел прием? От Муры мы кое-что уже услышали.
— Должен доложить вам, уважаемый Николай Николаевич, что я немало изумился, когда получил приглашение из Гатчинского дворца на аудиенцию к Вдовствующей Императрице, — Вирхов бросил горделивый взгляд на зардевшуюся Полину Тихоновну, — однако удивился еще более, увидев на вокзале Марию Николаевну.
— Мы тоже переволновались, когда был телефон из Канцелярии Императрицы, а следом за ним курьер принес и приглашение. — Видно было, что Елизавета
— Из Петербурга в Гатчину мы ехали вместе, в специальном вагоне, а там нас встретил придворный лакей и усадил в коляску. — Вирхов рассказывал не торопясь, переживая заново приятные события минувшего дня. Время от времени он делал глоток из бокала. — Потом очутились в дворцовом парке и по широким аллеям добрались и до дворца. Могучее здание, скажу я вам! А при входе — арапы, огромного роста, в ярких костюмах.
Мария Николаевна, не выпускавшая из рук бокал с шампанским, завороженно слушала следователя и счастливо улыбалась.
— В комнате, пред кабинетом Императрицы, нас встретила ее личная фрейлина графиня Гейден, с которой мы и посидели несколько минут. Потом нас с Марией Николаевной провели в кабинет.
— Но вам дали орден, Карл Иваныч, не правда ли? — не выдержала Полина Тихоновна.
— Не хочется показаться хвастуном, — потупился Вирхов, — но Анну на шею получил. Императрица необычно мила: приветливая, любезная, обаятельная… У нее какая-то особая ласковость в тоне, во взгляде, говорят, от датской родни… Марию Николаевну Ее Величество обласкала. Однако здесь я умолкаю, потому что обо всем должна рассказать сама героиня.
Мура помедлила и мечтательно произнесла:
— Меня очаровали ее глаза: глубокие, прекрасные. На редкость притягательные. А ведь на вокзале она мне не очень и понравилась…
— Но как вы догадались, что преступник — господин Формозов? — восхищенно спросил Прынцаев.
— Случайно, — ответила Мура. — Во-первых, когда мы с доктором навещали его, — помните, Клим Кириллович? — он как-то странно хвалил Императрицу: ему словно доставляло удовольствие повторять злобные слухи, хотя он вроде бы тут же опровергал их. И Клим Кириллович отметил его напряженность. Во-вторых, тогда же я увидела у него на столе портрет его матери.
— Да, я тоже заметил этот портрет и умилился, — тихо подтвердил доктор.
— Но я видела точно такой же портрет у одной из наших курсисток — она сочувствует эсерам, и она мне по секрету сказала, что это портрет Софьи Перовской… Я уже тогда догадывалась, что Дмитрий Андреевич ее сын: он очень похож, огромный лоб, несимметричные брови… А когда услышала об Адриане Ураганове да вспомнила об их встречах…
— Ход следствия подтвердил вашу догадку, — включился Вирхов. — Оказалось, что этот молодой человек — внебрачный сын Перовской и Желябова и воспитывался в семье, члены которой в юности были близки с казненными преступниками… Они рассказали год назад молодому человеку о тайне его происхождения, и он начал строить планы мести, сблизился с Адрианом, потом
— Карл Иваныч, а удалось ли разыскать беспутного родителя Клавдия? Я следила по газетным отчетам за судебным заседанием. Мне жаль мальчика. — Темные глаза Полины Тихоновны увлажнились.
— Адриан Ураганов как сквозь землю провалился, — признался Вирхов. — Может быть, действительно умер, опившись, и так и лежит в одном из своих потаенных склепов.
— Жаль, что суд решил отдать мальца под опеку Роману Закряжному, — подал голос Прынцаев, не сводящий взора с Брунгильды. — Надо было его определить по спортивной линии. У ребенка прекрасные данные — ловкий, цепкий, подвижный, прекрасно лазил по трубам и крышам.
— Таково было решение суда, — вежливо пояснил Вирхов, — но если вы хотите, я поговорю с Закряжным, и, может быть, он позволит записать Клавдия в гимнастическую группу…
— Мы понимаем, уважаемый Карл Иваныч, — сказал профессор, — что вы не имеете права разглашать все подробности следствия по делу Дмитрия Формозова, но не поясните ли вы нам, откуда этот чиновник взял пробирку с чумными бациллами?
— Если обязуетесь хранить молчание, поясню, — решился следователь. — Бациллы похитил для него фельдшер Придворов: его заразил своими бреднями безумный публицист. И Формозов во всем признался. Сказал, что хотел влить эти бациллы в ухо Марии Федоровне, знаете, как у Шекспира в «Гамлете»…
— Я тоже так подумала, когда он начал что-то такое лепетать об Офелии, — подала голос Мура, про которую все забыли, — а вы, Клим Кириллович, меня ругали.
— Но мне такое и в голову не могло прийти, — запротестовал доктор. — Господин Формозов психически болен. Всю эту историю надо сохранить в тайне.
— Об этом позаботятся в нужных инстанциях, — заверил доктора Вирхов, — думаю, и вам всем придется дать расписку о неразглашении случившегося.
— Итак, Карл Иванович получил орден, а как Императрица отблагодарила вас, Машенька? — полюбопытствовала Полина Тихоновна.
Мура молчала, с опаской поглядывая на отца. Потом попросила извинения, вышла и через минуту показалась снова с большим плотным листом бумаги, в верхней части которого поблескивал золотой герб.
— Ты только не сердись, папочка, — попросила она заискивающе, — я вчера тебе не сказала, но Императрица Мария Федоровна вручила мне патент на открытие частного сыскного бюро.
— Что? — Брови профессора поползли вверх. — Что ты сказала? Патент? А кто будет учиться на Бестужевских курсах?
— Я, я буду учиться, папочка, не волнуйся, а то тебе станет плохо с сердцем, — заторопилась Мура, протягивая отцу бумагу с гербовой печатью. — Но если сама Вдовствующая Императрица принимает такое решение и вручает мне патент, разве я могла отказаться?
— Действительно, Николай Николаевич, — подхватила Елизавета Викентьевна, — нельзя противоречить царской воле…
— И потом я могу, пока учусь, сыском не заниматься, — торопилась Мура, — просто найму служащего, он будет сидеть в конторе.