Карта родины
Шрифт:
Теперь мне кажется, что движение началось сразу, как только мы появились в воротах дома Медулашвили. Что старик в глубине двора — дядя Алексей— сразу уселся рубить баранину, сын его Анзор понес табуретки, а невестка Цицино с кувшином полезла в погреб. Так или иначе, знакомиться мы стали, уже сидя под инжиром и абрикосом, за столом, уставленным цветами, зеленью, сыром, помидорами, вином.
Потом из соседних дворов собрались старики, и после тостов за гостя приличия предписывали сказать и мне. К тому времени я уже слегка поднаторел в этом деле, хотя и понимал, как далеко моим потугам до образцов ораторского
Пока говорил, старики слушали, качая головами в одинаковых круглых войлочных шапочках. (Шапки эти — сванские — потомок подшлемника.
Память о героических и неудобных временах, когда желающий остаться в живых горец даже за водой шел во всеоружии.) Я видел, как зажигались глаза стариков при упоминании имен Чавчавадзе, Бараташвили, Леонидзе,
Пиросманишвили, Гудиашвили.
Это было то, что меня поражало на всем пути: культура и история нации и страны живет в самосознании каждого. Я говорил «Бараташвили», и старики бормотали, улыбаясь: «Николоз», а в тосты вплетали его стихи.
Во дворе дома Медулашвили становилось все шумнее, встал с рогом в руках дядя Алексей, заговорил о солнце, о винограде, о вине (Анзор, сидя рядом, переводил). И, зачарованный гортанной напевностью речи, я спросил: «Вы поете?» Старик хлопнул в ладоши, в его руках появилось чонгури, он запел, и две маленькие внучки плясали, поднимая платок с земли зубами.
К шоссе провожали все. Сбоку тихонько ехал молчаливый Анзор
Алексеевич. Второй Анзор Алексеевич разливал всем в подставленные стаканы и рога из оплетенной бутыли. Мне совали в рюкзак чурчхелы колбаски из застывшего виноградного сиропа, начиненные орехами, какие-то фрукты, бутылки вина.
Хлебосольство всегда входило в этический кодекс грузина. Может быть, негостеприимные грузины и есть, но о них никто не знает: они ведь не принимают гостей.
Началась Кахетия для меня в Сагареджо. Шофер грузовика, в кузове которого я устроился, остановился: «Винный завод. Видел?» И я немедленно слез.
Вся дорога перед воротами была забита грузовиками, повозками, телегами. И все грузовики, повозки телеги были забиты виноградом. У ворот воздух сгущался, образуя могучую виноградную спираль мешавшую подойти. В кузовы, корзины опускался стальной щуп, забирая порцию сока, и тут же на проходной проводили блиц-анализ: сколько сахара.
А дальше были давильни. Без классических босых мужиков, топчущих грозди. Были вполне современные ПНД-10 и ПНД-20: прессы непрерывного действия с производительностью 10 и 20 тонн винограда в час.
Из давилен лилось веселье, сбегало по желобам, уходило в трубы стеклопровода и неслось над головами бесшумной зеленоватой струной.
Транспортер увозил в сторону грустные отжимки, которые, однако, ждало блестящее будущее: превращение после ряда операции в спирт.
Мне повезло: шло самое горячее время. С сентября начался сбор винограда, и сейчас, 17-го, был пик. Вместо постоянных 15-20 человек работали пятьдесят. ПНД старались вовсю. И
Мы сидели перед двумя огромными блюдами винограда, и Гурам
Николаевич объяснял великую разницу между обычным («но великолепным!») сортом — ркацители и редким — мцвани. Из последнего делают редчайшее вино («буквально несколько ящиков!») — манавское мцвани. А ркацители — материал для почти всех известных белых кахетинских вин: «Гурджаани», «Манави», «Цинандали». Эти марочные произведения искусства выдерживаются в огромных, по 1000 литров, дубовых бутах. Из ркацители получают и портвейны — «Хирса», «Карданахи».
Саперави — материал для красных вин. В том числе и для знаменитого
«Киндзмараули». Любой гурман (именно гурман — букет грузинских вин неотделим от запаха мяса, вкуса пряностей, хруста зелени, аромата фруктов) заинтересуется: как же так — винограда саперави полно, вина этого названия — тоже, а где «Киндзмараули»? Все верно, никакого обмана нет, феномен в том, что это вино получается только из саперави в селе Киндзмараули. Уже пару километров в сторону — и не то. То же с легендарной «Хванчкарой». Виноград не такой уж редкий — александроули. Но — только в селе Хванчкара. И так горячо рекомендованное мне «Чхавери» получается только в Бахви.
Есть в этом какая-то высшая справедливость, сродни редкости алмазных россыпей и человеческих талантов.
У Гурама Николаевича заботы о четырех заводах, из которых и состоит Манавский винкомбинат. Радиус действия красных «жигулей» Чантладзе — 50 километров. И он гоняет в эти бешеные дни ртвели по дорогам, поспевая повсюду. Я посмотрел и самый большой в комбинате Манавский завод, и поменьше — в Бадиаури. Увидел два способа изготовления вина. Европейский — брожение без кожицы, бродит один сок. Так получают «Гурджаани», «Саэро». Кахетинский — виноград бродит вместе с кожицей, сохраняя больше дубильных веществ. Так появляются терпкие вина — «Кахури», «Тибаани».
Это красноречивейший штрих. Всего два способа и два их названия. Европе противопоставлена Кахетия, континенту — область с населением 440 тысяч человек. И не зря, наверное. Грузинскому виноделию рекомендации не нужны, а 32 винзавода Кахетии дают почти половину грузинского вина, а по ассортименту — и все три четверти.
Завершился этот сумасшедший день питьем маджари — вкуснейшей виноградной браги. На вкус — не крепче виноградного сока, но после трех стаканов — голова ясная! — встать невозможно.
Та Кахетия, куда обычно не добираются туристы, не так живописна. Пейзаж прост, скуп и ясен, остались на северо-западе прелести благословенной Алазанской долины. Наш караван двигался в сторону границы с Азербайджаном. Там, на Иорском плоскогорье, стоит центр самого восточного района Грузии — Цители-Цкаро
А всего полчаса назад я шел вдоль шоссе, направляясь в Сигнахи. На повороте, резко уходящем вправо, увидел вереницу машин — может, 30, может, 40. На обочине стояли, сидели, лежали люди, был шум, хохот, крики, вино. «Эй, путник!» — закричали мне. (Так прямо и закричали: «путник», я и слово-то такое забыл.) «За жениха и невесту!»