Картахена
Шрифт:
– Я несколько раз говорила вам, что эти убийства связаны. Меня вы не слушали, зато анонимный звонок вас беспокоит. Или дело в том, что карабинеры получили выволочку из столицы?
– Ты скажешь мне, кто нам звонил? Я ведь могу и сам вычислить, если постараюсь.
– Послушайте. Я не звонила в полицию. Я подозревала капитана, это правда, я собрала на него улики, я хотела его ареста. Но вмешалось непредвиденное обстоятельство: капитан сам стал жертвой, и все мои умозаключения рассыпались.
– Не звонила? – Комиссар протянул руку и взял меня за плечо. – Тогда
– Ничего у меня не село. – Я попробовала освободить плечо, но он держал его крепко. – Ваш Диакопи такой же потерпевший, как мой брат и хозяин гостиницы. Значит, у меня нет подозреваемого. Мне надо идти работать, извините.
– Погоди, остался еще третий вопрос. Кой черт понес капитана купаться в таком опасном месте, да еще перед штормом? Может, у него там было свидание?
Тут он замолчал и уставился на меня. Пальцы у него были жесткими, и я вспомнила, как много лет назад меня схватил за плечо кондитер, поймавший нас с братом у себя на заднем дворе. Он сам был виноват: выставлял противни с печеньем на стол под открытым небом, уж не знаю зачем, может, у него кухня была тесновата. Мы пришли туда втроем, но поймали только меня, а Бри и его дружок удрали, распихав по карманам горячее печенье. Кондитер отвел меня домой, мама заперла меня в детской, а брат залез туда через окно и стал кормить меня раскрошившимися бисквитами. Я понимала, что они с дружком правильно сделали, какой смысл попадаться всем троим, но для виду обижалась и мучила брата целый вечер.
Прошло несколько минут, а комиссар все молчал.
Я подумала, что сейчас он положит руку на свою кобуру и скажет: «Ну, довольно ходить вокруг да около. Тебя, милая, видели в тот день на обрыве, в двадцати метрах от места гибели Диакопи. И после этого ты заперлась в прачечной и напилась в стельку. У нас есть показания пианиста, который прикидывается англичанином. И старшей сестры, которая прикидывается твоей подругой. Собирай вещи, и поедем в тюрьму».
– В тот день ему даже куртку пришлось надеть, – сказал наконец комиссар, продолжая сжимать мое плечо. – Какое уж тут купание, когда можно яйца отморозить. Яйца-то, в отличие от седины, у него были настоящие. Или нет?
Я сделала оскорбленное лицо, вывернулась из-под его руки и пошла к дверям палаты, стараясь держать спину ровно, а голову высоко.
– Представьте, лейтенант, эти подробности мне неизвестны, – сказала я, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь.
Убедившись, что комиссар уехал, я спустилась вниз к Пулии, рассказала ей про анонимный звонок, и, странное дело, она совсем не удивилась, только головой покачала. Пулия готовила эвкалиптовую ванну для синьора Аннибалло, он ее каждый вечер заказывает. Сам синьор уже разделся, сидел в предбаннике в махровом халате и листал автомобильный журнал.
– Пистолет, значит. Они просто хотят за его счет свои глухие дела закрыть, – сказала Пулия, тщательно вытирая руки полотенцем. – Ли Сопра и мухи не обидел бы. Он на самом деле был капитаном, у него
– Почему комиссар решил говорить об этом именно со мной?
– Может, ты ему нравишься? – Пулия легонько постучала меня по лбу согнутым пальцем. – Иди, пожалуй, у меня вода остывает!
Выходя из процедурной, я мучилась сомнениями: не слишком ли быстро Пулия выставила меня вон, как будто хотела закончить неприятный разговор? Не сама она ли позвонила карабинерам? Скажем, хотела отвести подозрение от Зеппо. Мало кто в отеле знает, что он ее двоюродный племянник. Ладно, если она позвонила, пытаясь выгородить тренера, то что мешает ей сказать мне правду?
С другой стороны, я тоже не говорю ей правды, хотя за два месяца мы стали подругами. Она думает, что я устроилась в гостиницу после смерти брата, чтобы быть поближе к матери, за которой некому присматривать. В этом тоже есть правда, только маленькая. Просто удивительно, сколько разнообразных правд и неправд поселилось в моей жизни с тех пор, как я пришла сюда работать. Я уже путаюсь в них, как в птичьих силках из конского волоса.
До обеда я разносила свежие полотенца, размышляя об одной важной мелочи: как вышло, что Ли Сопра погиб в тот же день, который я наметила для встречи на обрыве? По этому поводу есть одна догадка, нужно будет обсудить ее с соседкой, когда я спущусь в деревню в воскресенье. Если она подтвердит, что лагерь, где они с мамой подрабатывали, свернул свои палатки именно второго мая или за день до этого, тогда в моей догадке есть смысл. Дело в том, что я про английских школьников совершенно забыла. Я вообще не думала об этом лагере, когда шла на обрыв!
Хороша, однако, преступница – собиралась столкнуть человека в воду на глазах у целой толпы малолетних бездельников. Но тот, кто пришел туда после меня, непременно подумал бы об этом, у него не забалуешь. Ли Сопра был обречен, когда стоял там в своей красной ветровке и разговаривал со мной об арктических льдах. Выходит, я не убила его не только потому, что сомневалась в его вине. Мне незачем было это делать, вот почему. Смерть уже ждала его в Самарии. Звучит как название детектива в мягкой обложке, но так оно и есть.
Вполне вероятно, что убийца дожидался дня, когда белые палатки свернут и склон опустеет. Тогда почему именно второго мая, а не четвертого, например? Потому, что в тот день была штормовая погода, вот почему! В такую погоду никто никогда не ходит на дикий пляж – слишком высокие волны, узкую песчаную полоску захлестывает пеной от края до края. Никто не ходит, а Ли Сопра пошел. Значит, тот, кто пришел туда после меня, знал его привычки и был в них уверен?
Как бы там ни было, это объясняет дату убийства и не связывает его со мной. Палаточный лагерь, плюс шторм, плюс мое обычное невезение. Если соседка подтвердит день отъезда школьников, можно будет перестать терзаться этой мыслью. Но как перестать терзаться всеми остальными?