Картина ожидания (Сборник)
Шрифт:
Многое Понтовладыка видал на просторах сияющих водных, но не видел столь светлой и нежной красы.
– Кто ты, откройся!
– воззвал дивноокий морей колебатель.
– Меня нарекли Порфиролой, - отвечала та, что в объятьях его возлежала: ее не спускал он на землю, как будто ревнуя. В эти мгновенья Киприда, что любит любовь, поглядела с Олимпа на Землю, а Эрос, без промаха бьющий, стрелу, забавляясь, пустил в Посейдона. И содрогнулись глубины морские! Другую стрелу с золотым опереньем необоримый мучитель метнул в сердце самой Порфиролы. И видит она: Посейдон красотою равен молнилюбивому Зевсу! Тело его источает сиянье. Звери морские, играя, и рыбы, танцуя в глубинах, ему выражают покорность. Солнце само в зеркала его - воды с наслажденьем глядится!
Покуда
– И я бы того не страшилась, - ему поклялась Порфирола в плену поцелуев.
О горе! Слова те услышаны были!..
Их уловил обитатель глубин сокровенных, владыка Кокита, Ахеронта, Леты и Стикса, хозяин бескрайних просторов подземных - неумолимый и мрачный Аид. Узревши красу Порфиролы, огненноокий ею пленился - и порешил обладать давшей неосторожную клятву. И отправил Аид на поверхность своих слуг, и рабов, и прислужников верных: эриний, ламий, Гекату, лемуров крылатых - кошмары, что смертных терзают и мучат. Думал Аид Посейдона навек устрашить - и забыть Порфиролу заставить. Однако Понтовладыка этих посланцев одним мановеньем низверг, обратив их большими камнями. И рек Порфироле:
– Милая сердцу, тобой я желал бы владеть от заката до утра, чтобы от зарождения света до вечера нам не расставаться бы тоже. Однако, увы, каждого жребий влечет на иные дороги… Я помогу тебе скрыться от мрачных объятий Аида - ты ж не забудь меня в странствии вечном своем, ко мне иногда посылай наших детей - и сама, мое счастье, ко мне нисходи, чтоб вновь жизнь вдохнуть в мое сердце и тело. Помни: земли берегись. Да хранят тебя воды - и небо!
Со словами такими, с прощальным своим поцелуем Посейдон морскою волной обернулся - и, вознесшись в небесные выси, туда же любимую поднял. Там, в небесах, дочерей родила Порфирола. И они, словно сонмы любящих глаз, ночами глядят на морского владыку…
Поскольку дана ей природа двойная, долго жить без воды Порфирола не в силах. Смертью грозит ей безводье… Не раз и не два Порфирола спускалась в глубины. И тогда Посейдон образ богов иных времен и народов из озорства принимал - и страсть их снова кипела, новые сказки рождая. Но Порфиролу лишь под водой и на небесах ожидало блаженство. Стоило же на земле невзначай очутиться или с земными людьми, а не с богами вступить в разговор, как простирал к ней лапы злые бессмертный Аид…
– Маргаритана, позволь мне наречь тебя дочерью ныне. Ты же Меттер меня назови. Много в лоне моем дочерей зачиналось. Окутали землю лаской, любовью, заботой те, кого я носила, рожала. Не зря древле их называли словом "косметор" [24]. Не вечны дети мои, средь Косметоров лишь я бессмертна. Недаром зовут меня Атенаора! Бессмертие - дар, коим меня одарил мой отец, златокрылое Солнце. А второй дар - уменье найти средь людей Хранителей Света.
Ведь Аид не оставил замыслов черных. Долго искал он в веках, кто возродил бы ему умерщвленных эриний и прочие ужасы мрака. И наконец-то нашел. Сей человек был виновником гибели Археанессы - так меж людей дочь мою называли в стране, откуда я родом. Смерть ее стала гибелью этой страны… То злодеяние безмысленно было. Но, повзрослев, человек на иное злодейство решился, чтобы удачи достигнуть. Удачу Аид даровал, а взамен упросил возродить своих слуг. О, велика измышления сила! Вновь лютуют вороги злые мои. И торжествует Аид, полновластный владыка ушедших от жизни стоцветной. И сейчас сквозь века вновь прорастают смерти моих дочерей, расцветают страданья мои и мученья. Если б ты видеть могла, как стягаются вкруг меня чары Аида, как отводит глаза он Хранителям Света - немного их на земле, но только от них ожидаю теперь я спасенья.
Всех во Вселенной живущих пламя одно согревает - Любовь. Хранители Света - те, кто достойны принять на себя бремя охраны Любви.
Атенаора Меттер Порфирола умолкла, устремляя говорящий взор свой на Маргаритану, а та стояла недвижно.
Чего хочет от нее Меттер Порфирола? Что может она, Маргаритана?
Только любить. Только любить… И при воспоминании о любви, которая благоухала в ее сердце и в то же время жгла его, словно волшебный жар-цвет, Маргаритана внезапно ощутила, как нерешительность, страх, неуверенность оставляют ее. Слава богу, наконец-то пришло время доказать себе, что она достойна награды, которой так щедро одарила ее судьба, - внезапной, необъяснимой любви Белозерова!
И Маргаритана склонилась пред Порфиролой, словно покорная дочь перед матерью. Та радостно протянула к ней руки, и вдруг…
Да что же это? Что за тьма, что за мрак? Где Порфирола? Сверкают перед Маргаританой уголья глаз, со свистом режут воздух крылья, чьи-то цепкие лапы вцепились в нее… Ужас оледенил горло, забилась в крике Маргаритана, увидев, как золотисто-розовый отсвет, увлекаемый черными тенями, стремительно уносится вниз, вниз, в бездну…
*
Белозеров опрокинулся с борта шлюпки, но сразу на глубину не пошел, а поплавал некоторое время у поверхности, проверяя снаряжение. При том, что он всю жизнь занимался подводными исследованиями, Белозеров не любил погружаться с аквалангом, тем более в одиночку. Даже в ту пору, когда самозабвенно искал Розовую Раковину, он без радости путешествовал по дну морскому, словно уже тогда догадывался, что раковина та - не совсем раковина.
Наконец, высунув руку из-под воды и прощально махнув сидевшему на веслах своему коллеге и приятелю Валере Смирнову, Белозеров начал опускаться, медленно шевеля ластами. Обычно он погружался на пару с Валерой, однако у того сегодня крепко прихватило поясницу. Валера буквально скрипел от боли, но счел своим долгом хотя бы проводить Белозерова, коли не мог плыть с ним. А спускаться надо было именно сегодня: то, что показывала последняя пленка, оказалось слишком уж невероятным, чтобы можно было терпеливо ожидать выздоровления Валеры и удобного случая.
К мягко колышущейся, зеркальной снизу поверхности воды всплывали серебряные пузырьки. Когда Белозеров только начинал работать под водой, он не мог без некоторого испуга смотреть на эти остатки своего дыхания, уж слишком охотно оставляли они своего "владельца", слишком легки были и невозвратимы, слишком непрочной была их природа! И Белозеров почему-то вспомнил виденный сегодня ночью сон, в котором, подобно этим легчайшим, стремительным пузырькам, от него отдалялся очень красивый и яркий воздушный змей. Он поднимался быстро-быстро, на глазах уменьшаясь, и не передать словами ужаса, владевшего тогда Белозеровым, ибо он знал: с этим летучим существом от него уходит жизнь. И вот он исчез, а голубое небо превратилось в серое сосущее отверстие, и в последнем усилии жизни, с последней попыткой удержаться, не быть втянутым в это жерло, Белозеров закричал. Он звал кого-то, он произносил чье-то имя, и знал, что пока зовет - жив, потому что та, кого он звал, уже спешила к нему. Он не слышал во сне своего голоса, не слышал этого имени, но пробудился, ощущая его на губах, словно поцелуй. Он знал, чье это было имя…
Белозеров неожиданно, но мягко опустился в заросли медленно волнующихся зеленовато-бурых водорослей. Глубина была невелика: метров шесть, не больше, и Белозеров балансировал на вершине небольшой скалы, конусом расширявшейся в глубину. Видимость оказалась неважной, чудилось, что и далеко внизу скала покрыта водорослями.
За всю свою "подводную жизнь" Белозеров не смог преодолеть в себе яростной брезгливости к неожиданному прикосновению студенистого тела медузы - и мягким объятиям водорослей. Ему стоило большого труда тут же не сорваться со скалы, чтобы скорее ощутить всем телом чистую, свободную воду, но он вспомнил, что видел именно эту скалу сегодня на пленке: как раз по ее пологому скату сползала камера. Выходило, что погружался Белозеров изумительно точно.