Картина в доме
Шрифт:
Именно в одном из таких сокрушенных временем строений я и оказался в ноябре 1896 года, когда разразившийся во второй половине дня. проливной дождь заставил меня искать какого угодно убежища, лишь бы не оставаться под его хлесткими струями. Я уже несколько дней путешествовал по Мискатонской долине в поисках кое-какой генеалогической информации, а поскольку интересовавшие меня сведения чаще всего носили весьма стародавний и расплывчатый характер, то в целях экономии времени я вскоре надумал обзавестись велосипедом, даже несмотря на столь неподходящее для такого вида транспорта время года.
Таким образом я оказался на старой и, очевидно, заброшенной дороге, которую сам же и выбрал, желая кратчайшим путем добраться до Эркхама, где меня застигла гроза, полностью исключавшая любую возможность добраться до любого из близлежащих населенных пунктов.
С первого взгляда мне показалось, что дом этот заброшен, однако, приближаясь к нему, я уже стал сомневаться в подобном мнении, поскольку хотя ведущая к нему тропинка действительно основательно заросла травой, она все же наводила на мысль о том, что ею изредка пользуются. Поэтому вместо того, чтобы сразу решительно потянуть на себя ручку двери, я осторожно постучался, чувствуя в душе смутный трепет и волнение, объяснение которым едва ли мог тогда найти.
Стоя в ожидании возможного ответа на грубом, поросшем мхом камне, служившем своего рода приступком, я бросил взгляд на ближайшие ко мне окна, затем посмотрел на располагавшееся над дверью оконце, и обратил внимание на то, что несмотря на ветхость, грязь, стекла в них разбиты не были. Из этого я заключил, что строение, при всей его явной запущенности и общей неказистости, должно быть, все еще обитаемо. Тем не менее, на мой стук так никто и не ответил, а потому я решил дернуть за заржавленную щеколду и обнаружил, что дверь не заперта.
Сразу за порогом находилась маленькая прихожая, со стен которой обильно осыпалась штукатурка, а из дверей доносился едва ощутимый, но определенно малоприятный запах. Я вошел, придерживая велосипед рукой, и закрыл за собой дверь. Прямо передо мной начиналась узкая лестница, завершавшаяся маленькой дверью, которая, очевидно, вела на чердак, тогда как внизу справа и слева от меня располагались двери, ведущие, скорее всего, в комнаты.
Прислонив велосипед к стене, я открыл левую дверь и оказался в небольшом помещении с низкими потолками, мрачном от едва проникавшего сквозь запыленные окна света, и обставленном самым что ни на есть незамысловатым и даже примитивным образом. Похоже, это было чем-то вроде гостиной, поскольку там стояли стол и несколько стульев, а кроме того имелся громадный камин, на котором стояли и определенно тикали старинные часы. Книг или газет было очень мало, а названия их в таком мраке разобрать было почти невозможно.
Больше всего мое внимание привлекла доминировавшая в доме атмосфера неимоверного архаизма, проступавшая буквально в каждой его детали. В большинстве домов в этой местности я и раньше встречал массу реликвий далекого прошлого, однако здесь эта поразительная древность казалась доведенной до своего пред ела, поскольку ни в одной из комнат мне не удалось обнаружить ни единого предмета, который относился бы к послереволюционным временам. Не будь это местечко обставлено столь скромной и неприглядной мебелью, оно вполне могло бы стать подлинным раем для какого-нибудь антиквара.
Обследуя эти старомодные апартаменты, я все более явно испытывал к ним чувство неподдельного отвращения, первоначально возникшее у меня при одном лишь взгляде на столь унылое строение. Ни что именно это было действительно неприязнь или, может, потаенный страх - я никак не мог определить, хотя отчетливо ощущал во всей атмосфере дома нечто такое, что, казалось, дышало темной, во многом порочной стариной, неопрятная
Одним из таких предметов, привлекшим мое внимание, была книга средних размеров, которая лежала на столе и имела настолько допотопный вид, что я даже подумал, что ее извлекли из какого-нибудь музея. Она была в кожаном переплете, с металлическими уголками, при этом, как ни странно, превосходно сохранилась, и мне показалось удивительным, что столь необычное издание находится в подобном затрапезном помещении.
Как только я открыл ее на первой странице, мое изумление возросло многократно, поскольку это было не чем иным как редчайшими записками Пигафетты о путешествии по району Конго, написанными на латыни на основе воспоминаний моряка Лопеса и изданными во Франкфурте в 1598 году. Я довольно часто слышал об этой книге, которая была снабжена крайне любопытными иллюстрациями, выполненными братьями Де Бран, а потому на какое-то время совершенно забыл про досаждавшую мне смутную тревогу, и очень захотел познакомиться с книгой поближе. Гравюры в ней и в самом деле были весьма интересными, выполненными исключительно на основе собственных впечатлений автора, хотя и снабженными не вполне точными пояснениями, и изображали странного вида туземцев с белой кожей и кавказскими чертами лица.
Вероятно, я вскоре так и закрыл бы эту книгу, если бы не одно довольно странное, и одновременно вполне банальное обстоятельство, почему-то задевшее мои усталые нервы и вновь оживившее ощущение непонятного беспокойства. Дело в том, что книга эта странным образом всякий раз словно бы сама раскрывалась на одном и том же месте, а именно на иллюстрации XII, на которой была в омерзительных деталях изображена лавка какого-то мясника каннибала из древнего Анзика. Я невольно устыдился собственной восприимчивости какой-то заурядной картинки, однако иллюстрация эта почему-то еще больше меня встревожила, тем более, что к ней прилагалась своего рода справка по гастрономическим пристрастиям этих самых анзикийцев.
Затем я повернулся к соседней книжной полке и осмотрел ее скудное содержимое - Библию XVIII века; "Странствия пилигримов" примерно того же периода, иллюстрированные вычурными гравюрами и изданные составителем альманахов Исайей Томасом; основательно подгнивший громадный том "Magnalia Christi Americana" и еще несколько книг примерно такого же возраста, когда мое внимание привлек внезапно донесшийся сверху звук.
По-началу изумившись, застыв на месте и вспомнив, что я уже в следующее мгновение решил, что передвигающийся человек, скорее всего, только что очнулся после долгого сна, и потому уже с меньшим удивлением прислушивался к поскрипыванию ступеней. Поступь спускавшегося по лестнице человека была весьма тяжелой и одновременно казалась какой-то настороженной, что особенно мне не понравилось с учетом его явно внушительных габаритов. Войдя в комнату, я инстинктивно запер за собой дверь, и сейчас, после мгновения тишины, когда хозяин, очевидно, осматривал мой оставленный в прихожей велосипед, услышал, как кто-то задвигал щеколдой, после чего дверь в гостиную стала медленно открываться.
В дверном проеме показался человек столь необычной внешности, что я едва было не вскрикнул, но все же каким-то образом сдержался. Это был явно хозяин дома - старый, с белой бородой, имевший вид и телосложение, которые внушали, как ни странно, некоторое уважение. Ростом он был где-то под метр восемьдесят и, несмотря на свой возраст и явную нищету, казался крепким и энергичным. Его лицо, почти полностью сокрытое длинной бородой, которая росла чуть ли не от самых глаз, казалось неестественно румяным и не столь морщинистым, как того можно было бы ожидать. На высокий лоб падала прядь белых волос, правда, чуть поредевшая с годами. Его голубые глаза с чуть красноватыми веками ощупывали меня неожиданно пронзительным и даже пылающим взглядом. Если бы не его чудовищная неряшливость, старик, пожалуй, мог бы показаться весьма внушительной и даже важной персоной. Неудивительно, что именно эта неряшливость, несмотря на выражение лица и фигуру, делала его внешность особенно отталкивающей. Невозможно было определить, что представляла собой его одежда, поскольку мне она показалась сплошной массой каких-то лохмотьев, колыхавшихся над парой высоких, тяжелых сапог. Что же до его нечистоплотности, то она вообще не поддавалась никакому описанию.