Картинки
Шрифт:
– А если я откажусь?
– Тогда я пойду с тобой.... Сам подумай, как я могу позволить моей сестре встречаться один на один с бессовестным типом, который не уважает законы чести.
От предвкушения выигрыша щеки котейки драного цветут керосиновой радугой.
– Сколько?
– Чирик, - наконец-то ясная артикуляция губами и языком.
– У меня только семь рублей.
– Моя доброта погубит всю нашу семью, - сообщает рожа, глотая бумажки.
Крот электрички вырыл нору в зеленом шорохе кленов. Счастливая Натка легка как праздничный шарик.
–
– Ага.
Первый поцелуй всегда подобен рекордному погружению.
– А этот-то здесь?
– Здесь, сегодня продал тебя за семь.
– Уценил? Всегда же была по десять.
Без привала до бережка еще не добирались ни разу.
– И не стыдно тебе с такой-то дешевкой?
– Мне вообще ничего не стыдно.
Над Мишкиным лицом одни лишь Наткины глаза, да кроны простодушных деревьев, наученные старым хрычом, они мямлят, гундосят, лапочат, твердят какую-то чушь и тарабарщину:
– Мазел тов, симан тов...
АННА НА ШЕЕ
На завтрак у электрика лишь молочный десерт. Антре и компот заменяет накачка мышечной массы - смертельная подковерная схватка мышей и удавов. Двадцать выходов силой - дрожащие кроличьи спинки трапециевидной, двадцать подъемов переворотом - жадно глотающая все и вся неразборчивая гадина широчайшей. Каждое утро в любую погоду он на большой пионерской виселице школьного турника под окном. Хоть крестись.
И как практиканта разбитое сердце выдерживает такие нагрузки?
Сорока в черно-белом облачении судьи международного класса, баллов не выкатив, протокол не подписав, шумно покидает полосатую штангу березы. И правильно, лучше воробьиной трескотней дирижировать на аллее непричесанных яблонь.
Шалун август теплыми ладонями своих ночей уже натер еще недавно желтые, бескровные щечки крупных ранеток.
"Хорошо быть мальчишкой в штанах с деревянным ружьем за спиной", думает Нина, всякий раз по пути в контору проходя под иголками в облачка превратившихся ежиков, - "можно жить на дереве и румяные плоды природы поглощать без помощи рук".
Слышно, как за дверью в коридоре кого-то шагающего упруго осуждают охрой крашенные плахи. Наверняка культурист, сверкая морской росой пота, проследовал в душевую. Главный чистюля скромного дома приезжих обогатительной фабрики. Два раза в день, на рассвете и на закате, как заботливый, конюх он купает свое премиальное тело.
– И чем он тебе не нравится?
– все спрашивала позавчера укатившая наконец в свою Караганду девушка с деревенским именем Оксана, - Такой жеребец!
Конечно, конечно, если цель просто водить его на поводке между клумб и скамеек вечерних бульваров, великолепен, но жизнь променадом ведь не исчерпывается, совершенство экстерьера - качество необходимое, но не достаточное, дорогая моя подруга, если иметь в виду особей, наделенных в процессе длительной эволюции способностью формулировать теоремы и сочинять романы в стихах.
– Нина, слышь, Нин, - стук такой деликатный, словно не пальцем, а носом.
Ну, что ты сегодня выдумаешь, убогий? Соль пересохла, птички слопали спички, секундная стрелка стала минутной?
Нет меня,
День с ровным дыханьем свободы от всех обязанностей словно рассматриваешь в микроскоп. В поле зрения оказываются рыжие псы, тощие кошки, наглые птицы и солнечный зайчик, нежащийся на потолке.
– Нинок! Ну, я пошел!
– неожиданно ухает пустота за стеной (коридор подводная лодка шиворот-навыворот, ватерлиния синей масляной краской на уровне уха). Такую привычку завел себе юноша с тех пор, как в комнате с видом на ощетинившийся сизым репейником стадион, Нина осталась одна. Сначала шепот и поскребушки мытья, а затем бычий вопль отчаянного катания.
Торс римский, профиль греческий, а головка слабенькая, Калимантан, остров Борнео.
– ..27, 28, 30 ,- есть, отзвенела перекличка встревоженных предметов, все здесь, все на месте, слушают невозмутимую капель старого будильника. Самое время накинуть халат и в рассеянии приятном отправиться на кухню, где среди общих плит неразумные осы атакуют бурлящие жидкости и неупругий металл.
Впрочем, осьминожье многоглазие закипающего кофе пугает полосатые брюшки. Белые кружева невесты-сгущенки растворяются в черной горечи суженого. Классический марьяж - соединение противоположностей.
Ну, что ж, не начать ли нам собираться?
Ребра лжеколонн делают длинный фасад конторы похожим на стиральную доску. Справа и слева от вечно сотрясающихся дверей в ошейниках старых покрышек алеет татарское мыло. Скучная серая чистота холла пахнет вымытыми и высушенными резиновыми сапогами. На стене коричневая доска, в тесных столбцах план-факт виcлоухие цифры играют в горелки. Нине на второй этаж, где барская ковровая дорожка и черно-белые полуразложившиеся от времени портреты мужчин в мундирах горных инженеров.
Пыльные, аппаратные буркалы производственников не проявляют ни малейшего интереса к летнему шелесту летящего льна.
– Здравствуйте, - холодный зверек дверной ручки выскальзывает из ладони и над головой нависает кисло-молочное лицо обладателя права подписи.
– А, Нина Алексеевна. Пришли?
– Пришла.
– Ну, подождите.
– Все прочел, все посмотрел, - бросает уже за спину, на ходу, этот куль целинного центнера, на улице вокруг него всегда вьются птицы, здесь же в конторе никто даже полакомиться не сумеет, если напора зерновой массы внезапно не выдержат швы.
– Ниночка, здравствуйте.
– Здравствуйте, Ольга Петровна.
– А Чулков к Митяеву убежал.
Поняла, догадалась, тропинок тут мало и все давно известны.
Ладно, посидим еще немного среди бесконечных крестиков-ноликов ведомостей и квадратиков морского боя счетов-фактур. Рваните-ка "Яблочко" баяны гроссбухов, в круг просятся каблучки печатей и штампов.
– Ниночка, скажите, а это правда, что вас Андрей Васнецов увозит в Новокузнецк?
Меня? Электротехник-жупардыса-жупардас?