Картограф
Шрифт:
– Уймись, Катя, - властно сказал Григорий Антонович.
– Мы друг другу не мешаем. Пусть поглядят. Наверно, первый раз видят краба.
«Так вот, что он такое - краб!
– думал Филя.
– Но ведь крабы живут в море, а этот - здесь, в вагоне, газету читает».
В этот момент в дверях купе показалась женщина в железнодорожной форме с корзиночкой в руках.
– Орешки, печенье, холодное пиво, водичка, шоколад?
– бесцветным голосом затянула она и, набрав в грудь побольше воздуха, продолжила.
– Баранки, сухарики, колбаска, свежая пресса, значки с символикой железной дороги, одноразовые тапочки?
Филе, который пытался продавить
– Орешки, пожалуйста, - сказала девушка, протягивая женщине гривенник. Та взяла монету, выудила из корзины небольшой пакет с фундуком и вопросительно посмотрела на Филю. Тот пытался вымолвить хоть слово, но треклятый комок все еще был на месте, поэтому он замотал головой, как будто отгонял летающую по орбите муху. Женщина молча удалилась в коридор. На Григория Антоновича она и не взглянула: то ли привыкла к странностям, то ли полагала, и вполне справедливо, что любой, купивший билет, даже если он краб, может беспрепятственно пользоваться услугами железной дороги.
Девушка, щуря глаза-запятые, разглядывала покупку.
– Так, вроде без соли, - пробормотала она и решительно надорвала пакетик. Выкатив на ладонь три круглых белых ореха, она протянула их крабу. Тот неуклюже взял один, зажав его клешней, и быстро поднес ко рту. Раздался неприятный хруст, напомнивший Филе звук, с которым его пес, старый Тузик, разгрызал оставшиеся после варки холодца говяжьи хрящи.
– Может, хочешь его покормить?
– спросила девушка Настю, вручая пакетик.
– Не бойся, давай.
Настя села на краешек, выбрала из пакета самый крупный орех и подала его крабу. Было видно, что у нее дрожат пальцы. Краб осторожно принял губами орех и кивком показал, что не откажется от добавки. Мучительное кормление продолжалось десять минут, пока пакет окончательно не опустел. Все это время Филя думал, что надо и правда попроситься в другое купе. Его останавливала лишь мысль, что новые попутчики могут оказаться еще хуже. Кто знает, какие еще монстры сели в этот поезд?
Раздался свисток, двери вагона с лязгом захлопнулись. Дернуло вперед, потом назад, и станция Гнильцы начала медленно уплывать в прошлое. Возврата нет, дом продан, вещи раздарены соседям. Мать и отец давно в сырой земле, друзья разъехались, пса волки зимой задрали. Ничего не осталось, кроме отсыревшего железнодорожного белья, кроме будущего, кроме этого краба и девушки напротив, кроме крутобокого чемодана в багажном отделении. Ехать в Бург просто так, наудачу, было, конечно, безумной затеей, но что им оставалось? Филя мог получить место учителя рисования в местной школе и до конца жизни латать дыры в отцовском пальто, но не для того его готовила судьба. А Настенька, ей ведь надо в пансион, все-таки уже возраст.
От невеселых мыслей Филю отвлек голос девушки.
– Вот видишь, совсем не страшно! Малышка, ты что насупилась? Григорий Антонович уже пять лет вегетарианец. Как бы иначе я у него служила ассистенткой?
Подтверждая сказанное, краб кивнул и для убедительности щелкнул клешней. Но Филе все равно не нравилось, как он смотрит на Настю, - влажно, плотоядно, выжидающе. Нет, он только притворяется вегетарианцем, ручным зверем, берущим орешки из рук детей. Это хищник, урод, монстр, которому нужна теплая плоть и сахарные косточки. От него надо держаться подальше,
За окном мелькали поля, покрытые первым снегом. Реки еще не замерзли, кое-где даже плавали утки, не спешившие в этом году улетать. Они надеялись на возвращение тепла, мол, высидим, дождемся, будет и на нашей улице праздник. Настенька, скинув сапожки, подтянула колени к груди и с тоской смотрела в окно, стараясь сидеть тихо-тихо, чтобы краб позабыл о ней. «Молодец, сестренка, - подумал Филя.
– Все, как учил отец. Встретишь медведя - притворись мертвым. Мертвечину ни один зверь не ест!»
Метнув взгляд на пассажиров напротив, Филя обнаружил, что Григорий Антонович спит, смежив тяжелые складчатые веки. В уголках глаз копилась жидкость: слеза или слизь, не разберешь. Девушка подняла с пола газету и принялась читать ее, изредка нарушая тишину в купе негромким шуршанием. Филе хотелось спать - предыдущий день прошел в сборах, и только к утру все было готово - но он решил держаться до последнего. Пусть Настенька спит, а он будет сторожем.
Когда за окном стало темно, краб Григорий Антонович забрался на верхнюю полку и там захрапел, отвернувшись к стене. Пальто он так и не снял. Но и без того было ясно - у него не только руки, но и тело нечеловеческое. Возможно, под одеждой скрывался панцирь и сочлененные кое-как кривые ноги, острые на концах. Допустим, в каждой штанине их по три, так он принимает вертикальное положение и передвигается подобно человеку. Чудище поганое, морской гад!
Филя постелил Настеньке внизу, а сам отправился наверх. Если кто-то и должен лежать напротив этого существа, так пусть он. Ему не страшно! Но уснуть не удавалось, и он ворочался с боку на бок до полуночи. Мерный стук, легкая качка все же усыпили его, но когда он на секунду открыл глаза, пробудившись от липкого кошмара, то едва не подавился собственным криком. Краб из темноты буравил его сияющими, как два фонаря, глазами. И в этом взгляде читалось только одно: нестерпимый голод. Филя поспешно слез с полки, если не сказать упал, всунул ноги в ботинки, смяв пятками задники, и выбежал в коридор, наполненный молочным нежным светом.
«Приснилось!
– подумал он.
– Да, просто не до конца проснулся. Надо взять себя в руки, там же Настенька. Просто постою тут недолго и вернусь».
С полчаса он не мог заставить себя взяться за ручку купе. Хотелось, чтобы ковер в коридоре обвился ему вокруг щиколоток, не пустил назад. В темных окнах мелькали редкие огни, слышался храп пассажиров, под ногами равномерно бились колеса. Утром Бург, утром все закончится. Надо просто вернуться на свое место.
И Филя вошел в купе. Все спали. Он без надобности поправил Настенькино одеяло и вскарабкался к себе, пристраиваясь поудобней в измятой, пахнущей стиральным порошком постели. Один, два, три, пятьсот шестьдесят шесть, две тысячи триста восемь, десять тысяч четыреста одиннадцать... Сон.
Резкая остановка. Взъерошенный Филя вскочил и ударился о сетчатую полку, торчавшую, как назло, горизонтально. Краб и девушка-ассистентка сидели внизу и пили чай. Было одновременно забавно и жутко наблюдать, как чудище держит алюминиевый подстаканник в своей неловкой клешне. Настенька спала и оттого казалась до слез беззащитной. Ее голова лежала на самом краю подушки, и тонкая рыжая косичка на белом казенном полотне наволочки была похожа на ниточку крови, которую оставляет на снегу подраненный зверек.