Картотека живых
Шрифт:
— Пожалуй, да. Говорят, правда, что от больных хефтлинков надо держаться подальше, но я не думаю, что сейчас их станут отправлять в газовые камеры.
— Ладно, — кивнул Фредо, — Вольфи вполне подходящий человек. Он немец, хоть и политический, комендатура, наверное, его утвердит. Что скажете, если Зденек предложит Вольфи на пост старосты?
Все согласились.
— Вот видишь, Зденек, ты уже не один. Вольфи тебе поможет, Оскар и Диего тоже. А среди новичков есть несколько коммунистов. Правда, ребята на стройке говорили, что рассчитывать на Иржи уже не приходится… —
Зденек подтвердил, что есть.
— Из других лагерей тоже прибудут надежные ребята. Они явятся к тебе с паролем «Как поживает твой брат?», понятно? Так мы условились на стройке. Ваша задача здесь ясна: выдержать эту зиму, честно выдавать порции, помогать людям. Не, исключено, что комендатура урежет вам пайки и снимет прибавку для работающих. Но если даже будут давать одну буханочку не на четверых, а на пять или шесть человек, выдержать можно. Нужно выдержать!
Остаток ночи Зденек просидел у постели брата. Они уже не говорили о кино и большей частью молчали, а иногда тихонько обменивались несколькими словами, стараясь не беспокоить спящих.
В темноте не было видно, как изменилось лицо Иржи, и Зденеку иногда казалось, что они снова дома. Оба бодрствовали, как когда-то в юные годы, и какая-нибудь одна фраза будила у них тысячи воспоминаний. Помнишь, как огорчался отец, когда бенешевцы не выбрали его в муниципалитет? А мы с тобой смеялись. А помнишь мамин красивый почерк? А ее альбомы, которые она прятала в комоде под бельем? Иржи как-то стащил один из них и нашел в нем множество наивных любовных стихов времен папиного сватовства. Одно он выучил наизусть. Помнишь, как заплакала мать, когда ты вечером вдруг встал и начал декламировать этот стишок? Вечно наши родители плакали из-за нас, вечно они о нас заботились, наставляли… А мы? Правильно мы жили?.. Сейчас ночь, тихо, плакать не хочется. Иржи! Зденек! Мы здесь наедине, папа нам ничего не скажет, мама тоже. Что же мы скажем сами о себе?
— Тебе-то хорошо, — шепчет младший брат. — Я тебе завидую. В жизни ты шел прямым путем, тебе стыдиться нечего.
— Ничего ты не знаешь, — старший погладил брата по руке. — Я вечно дрался, это верно. Но доволен жизнью я бывал редко. Знаешь ты, что я всегда тебе завидовал. Тебя мать любила больше.
— Нет, нет, это неверно, Иржик. Тебя она любила во стократ сильнее, честное слово! Но ты был своенравный, все делал ей наперекор.
Они опять замолчали. Кругом хрипло дышали спящие. В памяти братьев проходило всё пережитое.
— Жаль, что нам так мало довелось быть вместе, — сказал один. — Легче было бы понять друг друга…
— Неверно, — возразил другой. — Мы никогда не были одиноки. Мысленно я всегда вел и вас с собой — отца, маму, тебя. Куда бы я ни шел, я всегда был с вами.
— В самом деле? А я нет, — признался младший. — Эгоист, всегда думал только о себе… Но я был уверен, что ты думаешь о нас еще меньше.
Иржи усмехнулся.
— Ошибся.
Брат
— Больше этого не будет. Мы все-таки теперь вместе.
— В Гиглинге! — отозвался Иржи, подражая звуку святочного колокольчика. — А помнишь рождество дома? Оно ведь уже на носу.
Утром выяснилось, что за ночь навалило много снегу. Он еще падал большими мокрыми хлопьями. В четыре часа к воротам лагеря подъехал большой армейский грузовик. Шофер даже не выключил мотора и не погасил фар.
— Зеленые, в машину! — закричал орднунгдинст. — Зеленые, в машину!
Эрих и Хорст собрали свои пожитки. Каждый обул лучшую пару ботинок, оставив лишнюю обувь в конторе — для будущих проминентов. Хорст снял со стены семейную фотографию с ленточкой Железного креста.
— Как ты думаешь, Эрих, можно мне уже вдеть эту ленточку в петлицу?
— А ну тебя! — проворчал писарь. — Сунул бы ты ее в другое место…
Он был не в духе. Ему не хотелось покидать теплое, обжитое местечко, где он рассчитывал дотянуть до конца войны. Как говорят у нас в Вене: «Новое лучше не будет», — мысленно твердил он.
Одиннадцать «зеленых»… Зепп первым перескочил через борт машины. Там сидел конвойный с автоматом. Он улыбнулся и протянул Зеппу руку.
— Привет, камарад! Ты слышал, что мы начали большое наступление в Бельгии? Мы еще выиграем эту войну! В Дахау вас встречают с музыкой!
— С музыкой? — Зепп просиял. — Слушай-ка, посоветуй мне, как бы попасть в горнолыжную часть? Я был тренером в Арльберге. Лыжниц у меня там было, ого-го!..
В машину влезли остальные.
— Одиннадцать?
— Одиннадцать! Поехали!
Копиц и Дейбель уже не стали возвращаться в комендатуру. Сегодня перекличка продлится долго, давайте-ка начнем ее сразу. Сигнал!
Ударили в рельс. Заключенные еще не завтракали, кофе был не готов, но это неважно. «Всем выстроиться на поверку!»
Зажглись прожекторы. Страшная виселица еще торчала посреди апельплаца.
— Lagerschreiber, vorwarts!
С бьющимся сердцем Зденек впервые побежал к воротам. На руке у него была повязка Эриха. Часовые пропустили его.
Копиц смерил нового писаря взглядом.
— Скажешь Диего, чтобы сразу после переклички убрал виселицу.
«Слава богу, первый приказ хороший!» — подумал Зденек.
Хитрые глазки Копица прищурились, он без труда угадал мысль писаря.
— Но я не сказал, чтобы ее разрубили в щепы, — усмехнулся он. — В любой момент ее можно поставить снова.
— Jawohl!
— Кого мы сделаем старостой? Ты, небось, хочешь Оскара. Он ведь твой дружок, а?
— Да. Я его очень уважаю. Превосходный врач и честный человек…
— Заткнись! Старостой ему не бывать. Хватит мне одного жида в конторе. Предлагай кого-нибудь другого.
Зденек хотел назвать Фредо, но не сделал этого, вспомнив о ночном разговоре у Вольфи.
— В лагере остались три немца, — сказал он. — Вольфи, Клаус и…
— Вот так-так! Как же я о них не вспомнил? Вольфи — это такой рыжий? Большевик?