Кащей и Ягда, или небесные яблоки
Шрифт:
— Почему моя смерть? — изумился Кащей. — Я бессмертный! Ты же сам мне это сказал!
— Ты бессмертный, покуда…
— Покуда?!
— Покуда игла хранится в яйце. А яйцо — в корнях дуба. И любой, кто отыщет это яйцо и сломает иглу… этим самым тебя убьет.
— Нет, — воскликнул Кащей и, выхватив меч, стал крушить уступы и выпуклости белобокого облака. — Нет! Нет! Нет! Какое же это бессмертие?! — и упал, и зарылся лицом в пушистую белизну.
А Симаргл вдруг увидел: на Сныпяти тронулся лед. И мальчишки, такие же точно, каким был его семилетний
— Там Ягда — внизу! Посмотри! Она стала княгиней!
Кащей приподнялся и сел. Лицо его было белее, чем облако:
— Не отвлекайся! Ты сказал: моя смерть живет в корнях дуба! Где он, этот дуб?!
— Человеку этого лучше не знать.
— Нет, Симаргл! Ты не путай меня с людьми. Я-то буду бессмертным! Ради этого только и стоит жить! Я буду свой дуб охранять. Днем и ночью!
— Мокошь этого и хотела, — с грустью сказал Симаргл.
А Кащей рассмеялся:
— Вот видишь! Значит, всё так и будет!
Там, внизу, на залитой солнцем поляне, люди встали широким кругом возле священного дерева, взялись за руки, закинули головы к небу.
— Почему ты всё время смотришь по сторонам? — с досадой воскликнул Кащей. — Где мой дуб? И когда же мы наконец до него долетим?
— Дуб растет на Лысой горе. Отсюда до него три дня пути.
— А нельзя ли быстрее? — с тревогой спросил Кащей.
И Симаргл покачал головой, и устало прикрыл глаза. И сказал без голоса и без губ: «Мокошь и для меня придумала наказание. Мое имя однажды покинет меня. Будто крик от губ отлетит… И останется в памяти у людей только слово. А что за Симаргл такой — человек ли, крылатый ли зверь, неужели же бог?..» И взглянул на Кащея. Мальчик спал, растянувшись на облаке.
И Симаргл осторожно коснулся рукою его едва затянувшихся ран. И раны сначала покрылись рубцами, а потом и вовсе исчезли.
4
Тень от облака затянула поляну и священное дерево. И люди, хотя они и ходили по кругу маленькими приставными шажками, хотя их глаза и были закрыты, эту тень на себе ощутили и на миг опечалились. И услышали хриплое, незнакомое Ягдино: «Зыр? Зри? Зор?» — и опять обнадежились.
А потом из Перунова дуба вышла уставшая Ягда. Боги с ней говорили, боги их не покинули. И ухватилась за посох, и недобро взглянула на облако: оно было одно в целом небе, во всей его сини и шири, а нависло над ними, над ней! — так взглянула, словно взглядом хотела прогнать. Чуть помедлила и прогнала. И вместе с хлынувшим солнечным светом звонко провозгласила:
— Боги дали мальчику имя! Боги сказали: звать его Зорий!
И Калина, державший однодневного мальчика на руках и Роска, стоявшая рядом, слез сдержать не смогли:
— Зорий! Зоренька! Зорька!
— Потому что на зорьке родился! Вот они его так и назвали!
И люди вокруг них открыли глаза и стали бить
— Боги дали мальчику имя!
— Хорошее имя — Зорий!
— Боги больше не сердятся!
— Больше беды не будет!
А дети стояли вокруг и их слова повторяли. И от радости прыгали, и тоже в ладоши друг друга били. И всё бы было совсем как прежде, если бы Ляс на крыше не зазвенел. Близко была его крыша к священной поляне. Каждое слово сюда долетало:
— Любовь нам дают бессмертные боги. С любовью и мы на время бессмертны. А большего не дано человеку. О лучшем он и мечтать не смеет.Оттого ли он пел, что слова вдруг сами слетелись? Или Зорию однодневному счастья этим желал? Удивились, не поняли люди. А Ягда ударила посохом оземь:
— Что такое? — вскричала. — Не время для песен! Время пряжу прясть. Время холстину ткать! Время лес на дрова рубить!
Вот какая вышла из Ягды княгиня — складка поперек лба легла, две складки у рта. И к Зайцу, и к Утке стремительно двинулась.
— Лед сойдет когда весь, в лодку сядете, — так сказала. — До ладейных людей доплывете, — и амулет Кащеев с шеи своей сняла. — Инвару в ноги поклонитесь. Скажете: Ягда два золотых одинаковых перстня иметь с ним желает! А не поймет, тогда скажете так: Ягда в князья его хочет. Для людей своих лучшего князя ей всё равно не найти!
— Твой голос, а воля — богов! — так Заяц с поклоном ответил.
А Утка сначала вспотел от волнения, пот вытер ладонью:
— А для тебя? Он что теперь — лучший и для тебя?
— Вы и я — разве не есть одно? — и волосы, на лицо набежавшие, решительно убрала. — А только скажете Инвару так: пусть приплывает один! Нам нахлебников его здесь не надо. Свои ратники есть! — и Утке золотой амулет протянула. — А если в Дикое поле захочет…
— В поход? — это Заяц с мечтою спросил. — Степняков воевать?
— Ягда — рядом с ним будет на буланом коне! — так сказала княгиня и большими шагами прочь от них по дороге пошла.
А Фефила — она на пригорке неподалеку сидела, шерстку теплым лучам подставляла, — девочкин взгляд всё хотела поймать. Но как ни старалась, а не смогла. И на белое облако стала смотреть, как оно уплывало от Селища дальше и дальше. И снова на Ягду — она уходила по черной дороге. И снова на облако. И вздохнула, а получилось, что свистнула: «Финь! Финь! Финь!» Но некому было на свист ее оглянуться. И сначала пошла не спеша, а потом побежала, а в чистом поле и рыжим клубком покатилась. Норку свою отыскала. Сухую травинку сломила, лапками быстрыми перетерла и еще дунуть на одуванчик решила. Дунешь, бывало, по осени на один, а новой весной уже вырастет целое желтое поле! Огляделась по сторонам, — никаких у нее забот на земле не осталось… Уши прижала, чтоб не мешали, да и полезла в нору.