Кашель на концерте

Бёлль Генрих

Во время последовавшего за молитвой традиционного завтрака (хлеб, вино, оливки) аббат выказал не просто невозмутимое хладнокровие. Он был вынужден, сказал аббат, опять приоткрыть «вентиль» после того, как ему удалось во время визита высокого северного гостя добиться почти желаемой силы звучания хора — еще бы: сорок три монаха в хоре! Полный сарказма вопрос епископа, какую-де связь слово «вентиль» имеет

с уставом монашеского ордена, аббат парировал искренним предложением ознакомиться с историями болезней психиатрической клиники. И оба столичных господина, прибывшие с намерением нанести аббату поражение, сами потерпели таковое. Аббат спокойно заявил, что ему вообще нет никакого дела до важных государственных визитов и нуждающиеся в утешении и обретении душевного покоя политики, которые то и дело устремляются в Штэх, лишь обременяют его. Он изъявил готовность во время архиважных государственных визитов приглашать в хор семинаристов и миноритов и обряжать их в богатые рясы бенедиктинских монахов. Транспорт для доставки подкрепления и обеспечение его рясами — это уж дело досточтимого господина епископа или же, в порядке исключения, глубокопочитаемого господина президента.

— А ежели вы, — добавил он с циничной откровенностью, — желаете пригласить профессиональных певцов, пожалуйста! Но в таком случае я больше ни за что не отвечаю.

Во время очередного государственного визита (диктатора-католика из юго-западной европейской страны) хор насчитывал семьдесят восемь монахов, преимущественно молодых. Сидя в машине, на обратном пути в столицу, диктатор сказал своему сопровождающему:

— Ох уж эти немцы! Их просто не догнать! Даже в количестве будущих молодых аскетов ордена!

То, что большинство монахов неприветливо взирало на него, а иные даже ворчали, не удивило его: он привык к недовольным ворчливым монахам.

Диктатор так никогда и не узнал — а столичные власти вообще не подтвердили этого, — что роль шестидесяти юных монахов исполнили студенты, арестованные в столице во время демонстрации протеста против приезда в их страну этого диктатора; за этот спектакль им было обещано освобождение, а за обрезанные волосы каждый получил по сорок марок (студенты требовали семьдесят, но поддались на уговоры и согласились на сорок).

В столице с тех пор ходят

слухи, будто протокольный шеф и комиссар полиции достигли между собой устной договоренности, согласно которой полиция отныне будет более щедрой на аресты студентов-демонстрантов, протестующих против государственных визитов, и столь же щедрой на прощения. Поскольку между государственными визитами и демонстрациями существует такая же взаимосвязь, как между государственным визитом и посещением Штэха, то проблему Штэха можно считать уже решенной. Во время приезда одного восточноазиатского государственного мужа, который чересчур откровенно проявил полное равнодушие к бенедиктинцам, в хоре насчитывалось уже восемьдесят два хориста. Тем временем, как рассказывают, там появились еще и хиппи, которые поставляли более точные сведения, чем до сих пор удавалось получать аббату, о сроках предстоящих визитов. Кроме того, как считают объективные наблюдатели, поведение столичных демонстрантов стало более демонстративным, иногда в ход шли даже помидоры и яйца, лишь бы участников арестовали, а затем выпустили, бесплатно постригли, да еще дали в придачу сорок марок и накормили обильным завтраком в Штэхе, который, по настоянию аббата, устраивался на средства епископии, а не государственной казны.

Трудностей с хоровым исполнением до сих пор не наблюдалось ни среди хиппи, ни среди студентов. Грегорианцы, видимо, им по нутру. Трудности возникали среди различных групп демонстрантов, одни из которых называли других исключительно «продажными потреб-оппортунистами», а те в свою очередь навешивали на первых ярлык «абстрактных идеалистов». У штэхского аббата прекрасные отношения с обеими группами, некоторые молодые люди — пока их вроде семеро — стали послушниками, а то, что во время хорового сопровождения литургии хористы вплетают в грегорианский текст имя «Хошимин», никто еще не заметил, включая и новообращенного американского государственного деятеля, который, устав от Натовской болтовни, пробыл в Штэхе дольше предусмотренного протоколом времени. В своем прощальном коммюнике он недвусмысленно дал понять, что его визит в Штэх на какую-то хоть и незначительную, но важную долю обогатил его представление о Германии.