Каспар, Мельхиор и Бальтазар
Шрифт:
Вот почему, вопреки мнению Сири, Таор уже собирался отдать приказ идти на север, по направлению к Назарету, когда слова трактирной служанки на время прекратили их спор. Эта самая девушка помогала роженице и взяла на себя первые заботы о новорожденном. Так вот, она уверяла, что случайно услышала разговор мужа с женой и поняла, что семейство хочет отправиться на юг, в Египет, чтобы избежать страшной опасности, о которой его предупредили. Какая опасность может грозить безвестному плотнику, не имеющему ни богатства, ни власти и путешествующему с женой и новорожденным сыном? Таор вспомнил о царе Ироде. Сири Акбар со своей стороны чувствовал, что странствие, затеянное ради удовольствия, все больше омрачается, заволакиваясь черными тучами.
— Принц, — умолял он, — не будем
Таор согласился. Но отъезд он назначил на послезавтра, потому что у него созрел прекрасный, радужный план, который он задумал осуществить в Вифлееме.
— Сири, — сказал он, — среди всего того, что мне довелось узнать с тех пор, как я покинул свой дворец, есть одно обстоятельство, о котором я никогда прежде не подозревал и которое меня глубоко удручает, — оказывается, дети голодают. Во всех городах и деревнях, через какие мы проходили, наши слоны привлекают толпы детей. Я смотрю на этих детей и вижу, что все они худые, хилые, истощенные, — один страшнее другого. У некоторых до самых костлявых коленок свисают животы, похожие на бурдюк, а мне известно, что это один из признаков голода, может быть, самый главный. И вот что я решил. Мы привезли на слонах множество лакомств, которые хотели поднести Божественному Кондитеру. Теперь я понимаю, что мы заблуждались. Спаситель вовсе не таков, как мы воображали. К тому же я вижу, как по мере наших горестные приключений тают наши запасы, а кондитеры и повара, которые их сопровождали, разбегаются. Мы устроим в расположенном над деревней кедровом лесу громадное ночное пиршество и созовем на него всех вифлеемских детей.
И Таор с таким веселым азартом стал раздавать поручения своим приближенным, что это доконало Сири, все более убеждавшегося в том, что его господин спятил. Но пирожники развели огонь и принялись за работу. Назавтра с самого утра по улочкам Вифлеема поплыли ароматы сдобы и карамели, так что появление посланцев Таора, которые обходили дом за домом, приглашая всех детей, девочек и мальчиков, на пиршество в кедровом лесу, было хорошо подготовлено и встречено благожелательно. Впрочем, речь шла не обо всех детях. Принц долго обсуждал этот вопрос со своими управляющими. Поскольку звать родителей не хотели, нельзя было приглашать и самых маленьких детей, которые не могли ходить и есть без посторонней помощи. Правда, хозяева старались по возможности снизить возрастной ценз и в конце концов решили считать рубежом двухлетний возраст. Старшие будут помогать малышам.
Едва солнце скрылось за горизонтом, в кедровом лесу появились первые гости. Растроганный Таор заметил, что бедняки пытались как могли оказать уважение своему благодетелю. Все дети были умыты, причесаны, одеты в белое, на многих были венки из роз или лавровых листьев. Таор, которому не раз приходилось видеть, как ватаги маленьких сорванцов с криками гоняются друг за другом по улочкам и лестницам деревни, ждал, что они начнут обжираться, шуметь и орать. Не для того ли он и пригласил этих бедных малышей, чтобы они повеселились? Но на них явно произвел впечатление кедровый лес, факелы, огромный стол, заставленный дорогой посудой, — взявшись за руки, они в сосредоточенном молчании шли до того места за столом, на которое им указывали. Потом садились на скамью, держась очень прямо и положив на край стола сжатые кулачки, но ни в коем случае не опирались на стол локтями, как им и было наказано.
Их не заставили томиться ожиданием и сразу подали молоко с медом, потому что, известное дело, дети всегда хотят пить. Но питье пробуждает аппетит, и перед изумленными глазами детей появилось желе из зизифуса, ватрушки с творогом, блинчики с ананасами, финики, фаршированные орехами, суфле из китайских орехов личи, парфе из манго, пирожные с мушмулой, крем на лидийском вине, миндальные печенья и другие чудеса, в которых индийскую национальную кухню обогащали рецепты, освоенные за время нынешнего путешествия в Идумею и Палестину.
Таор с удивлением и восторгом издали наблюдал за происходящим. Стемнело.
Лакомства, от которых ломился стол, были всего лишь забавной прелюдией. О них сразу же забыли, когда четверо слуг внесли на носилках громадный торт — шедевр кондитерской архитектуры. В самом деле, это была воссозданная в нуге, марципанах, карамели и засахаренных фруктах миниатюрная модель дворца в Мангалуру — здесь были бассейны из сиропа, статуи из айвы и деревья из засахаренных стебельков дягиля. Не забыты были даже пять слонов, вылепленных из миндального теста с бивнями из леденцов.
Появление торта было встречено восторженным шепотом и еще добавило торжественности празднеству. В глазах Таора это кондитерское сооружение было наделено столь богатым смыслом, что он не удержался и обратился к собравшимся с краткой речью.
— Дети мои, — начал он. — Видите этот дворец, эти сады, этих слонов? Это моя родина — я покинул ее, чтобы явиться к вам. И недаром все это воспроизведено перед вами в сладостях. Мой дворец был райским уголком, где все тешило и услаждало. Я вдруг заметил сейчас, что сказал «был», употребив прошедшее время и выдав этим свое предчувствие — нет, не того, что дворца и его садов больше нет, а того, что мне не суждено туда возвратиться. Если можно так выразиться, сама цель моего путешествия была сладкой, я хотел раздобыть рецепт фисташкового рахат-лукума. Но я все яснее вижу, как сквозь эту детскую причуду проглядывает что-то очень важное и таинственное. Покинув Малабарский берег, где кошка — это кошка, а дважды два — четыре, мне кажется, я попал в луковое царство, где каждый предмет, каждое животное, каждый человек под тем значением, какое в нем обнаруживается с виду, прячет еще иное значение, а когда ты вникаешь в него, вскрывается третье и так далее. То же, насколько я могу судить, можно сказать теперь и обо мне самом, ибо, по-моему, наивный и глупый мальчишка, простившийся с магарани Таор Маморе, за несколько недель превратился в старика, обогатившегося множеством воспоминаний и заветов, и я думаю, на этом мои превращения еще не завершились. Так вот, о дворце из сахара… Таор прервал свою речь, чтобы взять из рук слуги золотую лопатку в форме ятагана.
— …его надо съесть, то есть разрушить.
Таор снова умолк, потому что со стороны невидимой деревни раздались пронзительные и короткие крики — словно пищали тысячи цыплят, которых режут.
— …надо разрушить, и первый удар должен нанести один из вас. Ты, например…
Он протянул золотую лопатку ребенку, который сидел ближе к нему, — пастушонку с черными кудряшками, покрывавшими его голову тугим шлемом. Мальчик поднял на Таора темные глаза, но не шелохнулся. Тогда один из местных жителей подошел к Таору и сказал ему: «Господин, ты говоришь на хинди, а эти дети понимают только арамейский язык». И он произнес несколько слов по-арамейски. Мальчик схватил золотую лопатку и решительно воткнул ее в купол из нуги, который рухнул во внутренний дворик.
И вот тут-то появился Сири — его нельзя было узнать, он весь был в пепле и в крови, одежда разорвана. Бросившись к принцу, он за рукав оттянул его подальше от стола.
— Принц Таор, — задыхаясь, сказал он, — это проклятая страна, я всегда тебе это говорил. Час назад солдаты Ирода ворвались в деревню и убивают, убивают без всякой жалости!
— Убивают? Кого? Всех подряд?
— Нет, но, может, лучше бы уж всех подряд. Как видно, им приказали истреблять только мальчиков до двух лет.