Кассандра
Шрифт:
О себе в этом смысле мне и подумать-то страшно. Что меня влекло? Любопытство. Я долго отчужденно вглядывалась со стороны. Все было так просто: подозрительный объект на предметном стеклышке. Это его усики. Это его лапки. А вот так устроен стрекательный аппарат. При соблюдении техники безопасности - никакой угрозы здоровью.
Теперь же во мне просыпается mizerere. Его судьба - в самых общих очертаниях - вся передо мной, как узор на ладони. В этом узоре - какой-то трагический излом. Судьба его печальна. Сквозь призму грядущего даже его нестерпимый
6.
Кажется, я поняла, из чего он сделан. Его сознание - зыбкая, не имеющая устойчивых границ масса символов. Они все время движутся, образуя бесчисленные комбинации. Ars combinatorica - его стихия. Но, скорее всего, он сам далеко не всегда успевает улавливать импульсы, ведущие к очередной перегруппировке, и не всегда способен ими управлять. Спонтанность и рассудочность в равной мере ему свойственны, и это делает его непредсказуемым.
И вот... буферный слой его души, специально оснащенный для производства миражей, - то один, то другой, то третий... Все беспрерывно меняется, пульсирует, ускользает, рассыпается. Бесконечная смена замков на песке, смываемых водой и возводимых заново, иногда в течение считанных минут.
Удивительно! Его присутствие придает окружающему вид некой сложной аллегории. Все указывает на все. Пространство заполнено взаимными реверансами вещей. Бесформенное существование пронизывается сквозным сюжетом. Я чувствую себя парящей над страницами чудесной книги и могу усилием воли - перевернуть страницу, назад или вперед...
О Мусагет! Я все про тебя знаю. Между нами - магнитное поле, в котором мир наконец-то имеет смысл!
Я хочу прочесть тебя до конца. Может быть, ты - последний фолиант, который я листаю с такой жадностью.
7.
Мы не виделись целую вечность. Солнце, приближаясь к полудню, так палит, что лиственный покров моей беседки начал заметно желтеть и редеть.
Я здесь давно не появлялась. Мною временами овладевает апатия, подобная приступам малярии. Это бывает со мной, бывает...
После бурного прилива чувств - мучительный опустошающий отлив. Мне не хочется в такие дни глядеть на белый свет. И я прошу всевышних, чтобы они забрали меня к себе. Прикосновения жизни невыносимы. Они ранят, как наждак, налагаемый на обожженную кожу. Родные не обращают на меня внимания. Привыкли.
А я знаю, что рано или поздно я нырну в такую глубину, из которой еще никто не выплывал. Эта Марианская впадина заполнена моими слезами. Но глаза мои сухие и горячие. И дни мои - сочтены.
Я прибежала к месту почти забытых встреч, почему-то надеясь, что он здесь. Нет никого.
Сквозь переплетение ветвей, образующих свод беседки, на бледную траву падают косые лучи. Маленькая желтая пяденица спускается по широкому листу. Все тихо, соразмерно собственному непотревоженному бытию. Ничто не говорит о кратковременном пребывании человека.
Горько... сладко... легко... с неизбывной давящей тяжестью в груди вздохнула я и пошла прочь.
Что мне здесь делать...
И вдруг мой взгляд упал на что-то, вяло темнеющее в траве. Я наклонилась. Так и есть. Это были тлеющие останки огромной темно- пурпуровой розы, небрежно переломленной у самого венчика. Нервное движение раздраженного божества.
Стоило мне так подумать, как что-то неуловимо изменилось во Вселенной, что-то сдвинулось, переместилось, какой-то сверхчувственный флюид сконцентрировался за спиною. Я медленно обернулась...
Он молча смотрел на меня - без обычной своей иронической улыбки, прямо и серьезно. На короткой прямой, мгновенно соединившей наши зрачки, не было никаких препятствий, заслонок и зеркал. Мне открылся бездонный шурф в неведомые алмазные копи. Я шагнула, инстинктивно вытянув руки, и рухнула в преисподнюю.
8.
Прегадкий замызганный тротуар. Ни одного деревца, голые обочины, серые панельные строения вдоль. Пыльно и чахло. Посреди тротуара, точнехонько на пути пешеходов, - разверстый канализационный люк, черная вонючая дыра, ведущая в подземную клоаку, где урчат и булькают сточные воды.
Ясно вижу мерзкое нутро с его ржавыми металлическими кишками, от которых поднимается смрадный пар. И на самом краю люка - златокудрое дитя. Мальчик лет четырех. Упирается в склизлые края поцарапанными коленками и маленькой грязной ладошкой. А другой рукой тянется вниз, в воспаленное отверстие городской утробы. А-а! Вот оно! На изгибе трубы, метрах в трех внизу, блестит золоченая брошка в виде крылатого кольца с косым крестом внутри (КАК я это вижу - непонятно, но ребенок это видит тоже, его усилия явно целенаправленны...). Заинтересованных взрослых поблизости не видно. Люди бегут себе мимо, не обращая на младенца ни малейшего внимания. Ребенок тянется к желанному предмету, забыв обо всем на свете. Коленки его скользят... Упадет ведь! Упадет!
Что-то во мне рванулось - и я обнаружила, что не имею ничего для перемещения в пространстве.
Меня здесь нет?
Я дернулась изо всех сил - мне было нужно разорвать что-то державшее... что-то, которое меня не пускало...
Тщетно. Меня здесь нет.
Я кричу, не издавая ни звука.
И вижу : дитя меня слышит. Оно поворачивает ко мне лицо с огромными синими глазами, в которых стоят слезы безмерной обиды... Два синих соленых озера горестного недоверия ко всему на свете.
Я снова дергаюсь, крича. Боже мой! Ребенок меня слышит, но, поворачиваясь на крик, он окончательно теряет равновесие, конвульсивно выгибается, взмахнув руками, и, даже не пытаясь зацепиться за край, падает вниз...
Тьма застилает мне взор. Я рвусь и бьюсь, как только может биться в судорогах бестелесное и безгласное человеческое существо... Видимо, я теряю сознание... потом вдруг прихожу в себя - и все повторяется. Пыльный тротуар. Черное пятно люка. Ребенок в неутолимом стремлении к тому, что всего дороже. Вскинувшиеся над золотой головкой беспомощные руки... Снова, снова, снова...