Катакомбы
Шрифт:
Был жаркий день, в магазине было томительно душно, торговля шла бойко то и дело входили новые покупатели. Колесничук устал. Его раздражали эти праздные, одетые с претензией на моду, суетливые, скупые и вместе с тем высокомерные мужчины и дамы, требующие к себе какого-то исключительно подобострастного внимания.
С любезной улыбкой под крашеными усами, которая ему самому казалась собачьим оскалом, Колесничук бодро взбегал на лестничку, снимал с полки товары, раскладывал на прилавке и, куртуазно изгибаясь на все стороны, не уставая болтал:
— Прошу вас, мадам! Выдающаяся
И он снова, бодро скрипя штиблетами, бегал вверх и вниз по лесенке, на ходу набрасывая себе на плечи отрезы, старые пальто, траченные молью чернобурки со стеклянными глазками, более похожие на собак, чем на лисиц.
Покупатели раздражали Колесничука.
В особенности раздражал его молодой немец — здоровенный детина, блондин с гофрированными волосами, заложенными за уши. На нем был длинный пиджак с маленькой золотой свастикой на лацкане и совсем короткие спортивные брючки, так называемые шорты, — обнажавшие колени голых ног в шерстяных носках и альпийских башмаках со стальными шипами. Немец ни слова не понимал по-русски. Неторопливо расхаживая по магазину, он каждую минуту тыкал толстым пальцем в какую-нибудь вещь, повелительно говоря:
— Дизе!
И Колесничук услужливо взбегал на лестничку и приносил немцу требуемую вещь: суповую вазу без крышки, набор зубоврачебных щипцов, лампу, шубу Черноиваненко, скрипку или что-нибудь в этом роде. Немец методично, со всех сторон осматривал вещь, щелкал по ней пальцем, дул, встряхивал, подносил к окну, чтобы было лучше видно, а затем так же неторопливо возвращал и коротко говорил:
— Найн.
Шубу он примерил и некоторое время ходил в ней по магазину, отдуваясь от жары, а на скрипке даже немножко попиликал, с видом знатока приложил ухо к деке, а затем вернул ее Колесничуку и, разведя руками, с категорической улыбкой повторил:
— Найн.
Он просто замучил Колесничука. Покупатели приходили и уходили, а немец продолжал расхаживать по магазину с таким видом, будто собирался здесь поселиться.
— Может быть, мсьё интересуется чем-нибудь из фотоаппаратуры? — с плохо скрытым раздражением сказал Колесничук. — В таком случае я могу предложить очаровательную, специально туристскую зеркалку с герцовским объективом.
Немец пожал плечами и сказал:
— Найн.
А потом, заметив что-то в самом дальнем углу магазина, пошел туда, и Колесничук услышал его утробное: «Дизе!»
— Виноват! — воскликнул Колесничук и сдержанной рысцой побежал к немцу.
В эту минуту в магазине, кроме них, никого не было. Немец посмотрел ему прямо в глаза и вдруг негромко сказал на прекрасном русском языке:
— Здравствуйте, Георгий Никифорович! Я к вам от Софьи Петровны.
Колесничук даже пошатнулся от неожиданности. Но немец продолжал стоять перед ним, как колонна, не спуская с него пристальных глаз, в один миг ставших какими-то пронзительно-умными, а главное, необъяснимо русскими.
— Представьте себе, уже два месяца нет писем, — машинально сказал Колесничук. — Такой неаккуратный господин! Прямо ужас!
Немец быстро оглянулся на дверь:
— Вы интендант третьего ранга Колесничук?
Было что-то спокойно-требовательное, штабное в голосе немца, который, как это вдруг совершенно ясно понял Колесничук, был никакой не немец, а настоящий русский, да к тому же еще, по всей вероятности, кадровый советский офицер.
— Так точно! — сказал Колесничук, вытягиваясь.
— Мне надо видеть товарища Черноиваненко. Я представитель Украинского штаба партизанского движения.
В это время дверь звякнула, и в магазин вошел новый покупатель. «Немец» выразительно взглянул на Колесничука и вышел на улицу. Колесничук бросился за ним.
— Послезавтра, в это же время, — шепнул он в дверях.
— Чем могу служить, мсьё? — обратился Колесничук, вернувшись в магазин, к новому покупателю.
Это был небольшого роста румынский господин, одетый хотя и модно, но без излишеств и выкрутасов. Он был в равной мере солиден и провинциально элегантен: песочного цвета полуспортивный костюм из материала «букле», скромный, но дорогой галстук в клетку, черные лакированные туфли, соломенная шляпа канотье, надетая хотя и несколько на затылок, но не настолько, чтобы это могло шокировать. Под мышкой он держал большой желтый портфель со множеством сверкающих замков и пряжек — настоящий солидный портфель коммерсанта. Он подошел к конторке, за которой стоял Колесничук, и, учтиво приподняв канотье, сказал:
— Ионел Миря.
В подтверждение сказанного он вынул из портфеля и протянул визитную карточку — не слишком большую, но и не слишком маленькую, ослепительно-белую визитную карточку, на которой Колесничук прочел по-русски: «Ионел Миря, генеральный представитель мануфактур фирмы „Мефодий Мунтяну и сыновья“. Бухарест, отделения в Берлине, Вене, Копенгагене, Анкаре и Монтевидео. Телеграфный адрес „Мунтяну-текстиль“».
«Ого!» — подумал Колесничук, и его пронзило жгучее сожаление, что он до сих пор не сообразил заказать себе визитные карточки. Дух господина Пржевенецкого тотчас вселился в Колесничука, и, с достоинством изогнувшись за конторкой, он произнес:
— Чем могу служить, мсьё?
— У меня есть к вам, господин Колесничук, когда вы ничего не имеете напротив, одно интересное коммерческое предложение, — сказал Ионел Миря по-русски. — Прошу у вас извинения, я не вовсе чисто разговариваю, хотя сам родился в бывшей Российской империи, если вы слышали, в местечке Сороках… Мне приятно, что вы это слышали.
Ионел Миря сделал воздушное движение рукой, отставив мизинец, на котором сверкнул крупный брильянт. Он улыбнулся, и у него во рту сверкнул золотой зуб.