Катастрофа на Волге
Шрифт:
Водители изо всех сил гнали машины; когда мы добрались до окраины Сталинграда, скорость пришлось сбавить, чтобы проскочить между развалинами.
Мы медленно продвигались вперед, объезжая воронки от бомб, горы щебня и камня, остатки стен, печных труб и бетонных скелетов зданий. То, что не разрушили снаряды, было разобрано немецкими войсками для оборудования позиций, строительства блиндажей и на топливо.
На мосту через Царицу нас ожидал офицер 71-й пехотной дивизии. Он провел нас к подвалу, где должен был разместиться штаб. Подготовка помещения была несложным делом: ведь почти все наше имущество мы оставили в балке. Будет ли это нашей последней «главной квартирой»? Так с гордостью называли мы прежде место расположения штаба армии. Теперь, в каменной норе, это звучало как насмешка. Единственный, кто, по-видимому, безразлично к этому отнесся, был генерал-лейтенант Шмидт. Он приказал мне организовать круговую оборону наших руин.
— Что за чепуха! Откуда прилетит «шторх»? Но раз Шмидт отдал приказ, выполняйте, особенно если это доставляет удовольствие начальнику штаба.
Эльхлепп ругался по поводу новой причуды Шмидта, но почти не интересовался нашими делами.
У меня создалось впечатление, что Шмидт еще не потерял надежду выбраться из окружения. Возможно, он связался со своим другом генералом Хубе по радио или переслал ему письмо с летчиками, которые улетели в ночь с 23 на 24 января.
Примерно в ста метрах от нашего подвала была ровная площадка, казавшаяся пригодной для посадки «шторха». Перед вечером генерал-лейтенант Шмидт поручил мне обозначить ее сигнальными фонарями, так как ожидал, что ночью прибудут два самолета. Видимо, он рассчитывал, что их приведут на буксире, ибо сами «шторхи» не в состоянии были покрыть столь большое расстояние.
Был ли Шмидт действительно столь наивен и верил, что «шторх» может произвести посадку на нашей площадке, а генерал-полковник Паулюс разрешит ему улететь? Требовать от солдат и офицеров армии сражаться до последнего человека, а самому пытаться спасти свою собственную жизнь — так вел себя офицер, на котором лежит немалая доля вины за гибель 6-й армии.
Наступило утро. Ожидания начальника штаба оказались напрасными. Его денщик рассказал мне, что всю ночь Шмидт не смыкал глаз. Самолеты, правда, пролетали над весьма уменьшившимся в размерах котлом. [82] Однако это были транспортные машины, которые наугад сбрасывали контейнеры с продовольствием. Летчики уже потеряли ориентиры и не могли определить, где немецкие, а где советские войска. «Физелер-шторх» так и не прилетел.
82
С 22 по 25 января войска Донского фронта вновь добились существенного продвижения. В результате территория, занятая окруженными, значительно сократилась. Линия фронта по кольцу окружения теперь составила не более 75 километров, а площадь котла равнялась примерно 100 квадратным километрам. Протяженность удерживаемого врагом плацдарма составляла с севера на юг 20 километров, а с запада на восток (в самой его узкой части между 21-й и 62-й армиями) — 3,5 километра. Внешний фронт к этому времени проходил по линии Старобельск, река Северный Донец, западнее Сальска, т. е. в 270–400 километрах от окруженной группировки.
Общие потери 6-й армии с 10 по 25 января составили убитыми, ранеными и пленными свыше 100 тыс. человек. На 25 января в кольце оставалось до 110 тыс. человек.
Генерал фон Гартманн ищет смерти
Моя деятельность в качестве адъютанта 6-й армии пришла к концу. У меня остались лишь карандаш и блокнот, печать, примерно дюжина Рыцарских крестов и столько же Немецких крестов. Сидеть без дела в подвале было не по мне. Поэтому я взял на себя функции офицера связи и для начала поехал в штаб 71-й пехотной дивизии, находившийся в нескольких кварталах южнее нашего подвала. Командный пункт дивизии время от времени обстреливался артиллерией противника. Накануне здесь прямым попаданием был убит прикомандированный для стажировки к штабу армии кандидат в слушатели Академии генерального штаба капитан фон Зейдлиц. Как раз когда я прибыл к генералу фон Гарт-манну, несколько снарядов снова разорвалось возле дома, где располагался штаб. Среди других был убит и личный адъютант нашего начальника штаба обер-лейтенант Шатц. Он приехал со мной на вездеходе, и его разорвало снарядом как раз в ту минуту, когда он отдавал распоряжения водителю машины.
Склонившись над картой Сталинграда, генерал объяснил мне, как используются оставшиеся у него силы. Голос Гартманна звучал спокойно и хладнокровно:
— Я намерен самое позднее завтра пойти к моим пехотинцам на передовую. В их рядах и среди них встречу я смерть. Плен для генерала — бесчестье.
— Я придерживаюсь другого мнения, господин генерал. Множество наших уцелевших солдат попадет в плен. В создавшейся чрезвычайной ситуации капитуляция и плен — не бесчестье. Нам давно следовало бы сделать этот шаг. Я считаю, что наш долг — разделить с солдатами горечь плена. Мы должны откровенно сказать это войскам, а не подавать им пример самоубийством. Позвольте в эти последние часы говорить
Мои слова не подействовали на генерала. Он сказал мне:
— Я знаю, что вы желаете мне добра, Адам. Однако я пойду своим путем. — И он попрощался со мной.
Генерал-полковник Паулюс был потрясен, когда я сообщил ему о своем разговоре с Гартманном. Он велел немедленно соединить его с ним по телефону. Однако и ему не удалось переубедить командира дивизии.
— В последние часы я хочу быть со своими солдатами, и я иду к ним, — так отвечал он на все уговоры Паулюса. И Гартманн ушел. [83]
83
Гибель генерала Гартманна подробно описывает в своих воспоминаниях Гельмут Вельц, бывший майор вермахта, участвовавший в битве на Волге в качестве командира саперного батальона, в плену активный участник движения «Свободная Германия», в дальнейшем бургомистр Дрездена и затем директор одного из химических заводов ГДР. Он считает поступок Гартманна своеобразным протестом против действий Гитлера и командования 6-й армии. (См.: Г. Вельц, Солдаты, которых предали. М., 1965, стр. 265–266.)
Затем я посетил полковника Роске, который со своим штабом находился севернее Царицы в подвальном этаже универмага. Верхние этажи здания были разрушены. Однако в складских помещениях под землей было много места, так что здесь мог удобно разместиться и штаб армии. Роске согласился подготовить часть подвала для нас.
В ходе беседы с Роске я установил, что и он хочет избежать плена. Для этого он составил план выхода из окружения. Во дворе универмага он показал мне трофейный советский грузовик. Полностью заправленный и загруженный бочками с бензином, он стоял готовый к отъезду. Роске изложил мне свой план:
— В штабе дивизии есть трое надежных «хиви», [84] посвященных в мой замысел. Как только враг проникнет сюда, мы смешаемся с опьяненными победой войсками и в возникшей неразберихе покинем двор на грузовике. Это пройдет совершенно незамеченным. Каждый подумает, что мы везем горючее. Как только мы окажемся за городом, мы без остановки двинемся на запад, пока не доберемся до своих. Присоединяйтесь, Адам. Мы спрячемся за бочками.
— Ах, дорогой Роске, да вы с ума сошли! Не думаете ли вы, что я могу принять ваши россказни всерьез? Вы не сумеете выехать даже со двора. Неужели вы считаете противника глупым? А ваши солдаты, которые до сих пор верили в вас и воевали вместе с вами? Вы хотите оставить их на произвол судьбы? Этому я не могу поверить. Бросьте все эти выдумки.
84
«Хиви» — сокращенное от немецкого Hilfswillige («добровольный помощник»). Так называли в гитлеровской армии нестроевых служащих из местного населения.
Мое импульсивное нравоучение, по-видимому, произвело впечатление на Роске. Сначала он посмотрел на меня с удивлением, потом задумался.
— Спасибо за ваши слова, — сказал он мне. — Вероятно, вы правы. Командир должен оставаться со своими солдатами. Я еще раз серьезно обдумаю свои шаги.
Мы с Роске вернулись в подвал. Я был уверен, что Паулюс и Шмидт согласятся сменить наше убежище. Поэтому мы сразу же наметили отдельные помещения для нашего штаба.
Обратный путь в штаб армии проходил под артиллерийским и минометным огнем противника. Усеянные обломками улицы были почти пустынны. Все живое укрылось в подвалах и руинах. Лишь кое-где ковыляли или ползли одиночные замотанные фигуры — изголодавшиеся, обмороженные или раненые солдаты, искавшие свою часть или лазарет, спрятавшийся в подвале. Во что превратилась наша гордая 6-я армия? И по какой причине она погибает в таких ужасных условиях, здесь, на Волге, за 2000 километров от родины?
Я так углубился в свои мысли, что не заметил, как переехал мост через Царицу и свернул с главной улицы. Оказалось, что мы уже у нашего командного пункта.
Несостоятельность командования армии
Паулюс и Шмидт согласились перевести штаб армии в подвал универмага. Шмидт сказал, что переезд будет произведен в зависимости от изменения обстановки.
Когда я остался наедине с генерал-полковником, он рассказал мне, что у него снова был Зейдлиц. Он в присутствии Шмидта подробно рассказал, что в войсках повсюду царит разложение. Зейдлиц потребовал приказа о капитуляции, так как возникает опасность, что иначе командиры будут действовать на свой страх и риск.