Катастрофа отменяется

Перевалочную базу уже закрывали. Суббота — короткий день. Лязгали железные шкворни в ставнях окон. Гремели замки. Сторож и завхоз ходили от двери к двери и навешивали пломбы на бумажных бечевках, щелкали пассатижами с клеймом экспедиции. Не для острастки ворам, а для порядка. Воров здесь не было. Здесь крали только невест, да и то с их согласия.

Чердынцев послушал веселую музыку бесполезных замков и вышел на улицу.

В конторе и в складских помещениях под защитою стен и потолков еще можно было дышать. На улице дышать стало нечем. Здесь, на этой горной высоте, солнце казалось огромным, будто еще приблизилось после полудня, обдавая землю жаром.

Он оглядел кишлачную площадь и направился к ближайшей чайхане. Чайхана была поставлена над арыком, отведенным от реки. Вода в арыке текла ледяная, сквозь дощатый пол струился пар, похожий на морозный, какой врывался когда-то в детстве в двери дома, когда Чердынцев входил с улицы после лыжной прогулки. Он сел на пол и попросил чаю. Холодный парок истаивал над самыми щелями пола, но дышать стало легче.

За перилами, огораживающими чайхану, начинались горы. Собственно, это только казалось. До гор тут километра два, но они так велики, словно навалились на кишлак. Горы наступали и с востока, и с запада. Только на западе они расходились, выпуская реку, а на востоке подступали край в край, так что дорога вдоль ущелья отсюда виделась тонкой ниткой. На востоке в горах шел дождь, там все было темным: и небо, и вершины гор, и сама нитка чернела, словно ее вытянули из красильного чана. Но конец нитки, что пробегал мимо Чердынцева, был серый, а дальше, вниз по ущелью, он и совсем белел: ковровая шерстяная нитка в три цвета — вот как выглядела эта дорога.

Чердынцев откинулся на локоть, налил зеленого чая в пиалу. Свои дела он закончил, можно и отдохнуть. Тяжелые грузы отправят только в понедельник. Здесь не любят торопиться: суббота и воскресенье принадлежат трудящемуся, а остальные дни недели — работе.

Районные учреждения закрывались. Чердынцев видел, как выходили сотрудники, а за ними появлялись сторожа и завхозы, тщательно осматривали замки и навешивали ненужные пломбы. Сотрудники спешили в свои излюбленные чайханы — их на площади было четыре. Завхозы и сторожа придут туда же, но попозже.

В чайхану вошел секретарь райкома Адылов. Кивнув Чердынцеву, он присел на подогнутые ноги рядом с ним и тоже попросил чаю. Выпив первую пиалу, «приносящую радость», он налил вторую, «приносящую удовольствие». Отпив из нее глоток, отставил,

— А эта, ваша новенькая, очень бойкая! — с удовольствием сказал он. — Я говорю, что одной на ледник идти опасно, говорю, что в кишлаке находится начальник станции, с ним надо идти, а она вынимает из кармана удостоверение альпиниста-перворазрядника и делает мне вот так ручкой… — Он показал, как ему сделали ручкой. — Хорошо, что Фаизов ехал в горы, отправил с ним, а то она пешком бы ушла…

Чердынцев, чуть ли не задремавший от ощущения полного блаженства — снизу его обволакивала прохлада речной струи, чай выгонял пот из каждой поры, восстанавливая силы, — вдруг настороженно вслушался в слова Адылова. Адылов щеголял отличным знанием русского языка и говорил в нарочито бытовой интонации. Его интересно было слушать. Те же самые слова, произнесенные самим Чердынцевым, по дороге до слушателя теряли свою окраску, становились литературными фразами, хоть сейчас записывай. Конечно, неизвестно, что получится из такой записи, скорее всего. — безликая серая масса. А вот Адылова нельзя записать, разве что на магнитофон. И уж тут все будет как песня… Но о чем он говорит?

— Фаизов открывает ей дверцу «газика» этаким широким жестом, а она ему: «Вы меня не украдете?» А он шуток не понимает, напыжился, бах себя в грудь, так что все медали зазвенели: «Я сам начальник милиции!» — «А разве начальники девушек не крадут?» Не знаю уж, как он с ней поедет, склонился к рулю, лицо сделал каменное, скулы так и ходят, будто он каждое ее слово разгрызает, ищет в них ядра, словно в орехах, а она всего-навсего веселый человек…

Чердынцев сел так быстро, что дощатый пол заходил ходуном, из пиалы Адылова выплеснулся чай.

— Как ее фамилия?

— Волошина… — Адылов вынул из заднего кармана брюк записную книжку, хотя Чердынцев отлично видел: для отвода глаз — и добавил: — Тамара Константиновна…

— В космологической экспедиции такая не значится. У гляциологов тоже…

— Как же так? — Адылов настороженно глядел на Чердынцева. — Я сам видел сопроводительное письмо из Академии наук.

— Когда Фаизов уехал?

— Час назад.

Чердынцев уже встал. Адылов тоже поднялся.

— В горах третий день идет дождь. Фаизов сможет добраться только до Фана. Дальше ей придется идти одной, а ледник весь покрыт озерами после дождей, морены осыпаются, возможны обвалы и снежные лавины…

— Но у нее же удостоверение перворазрядницы…

— Такая же липа, как и письмо из академии. Вот почему она сбежала, как только вы сказали, что начальник экспедиции здесь! Ну, если она благополучно доберется до нашей станции, в понедельник я ее пришлю сюда под конвоем! А вы распорядитесь, чтобы Фаизов немедленно выслал ее в Ташкент. На асфальте ей будет удобнее.

— Кто же эта Волошина? Не шпионка же!

— Именно, что не шпионка! Поэтому и придется вести себя с ней вежливо. В прошлом году я отказал ей в допуске на станцию! И вот поди ж ты…

— Так вы с ней знакомы? — с подчеркнутым вниманием спросил Адылов.

— Никак нет! — резковато сказал Чердынцев. — Это всего-навсего сумасшедшая журналистка, которой необходимы подвиги. Кстати, ваша машина на ходу? Придется немедленно ехать за Фаизовым, а то, не дай бог, потребуется спасательная экспедиция!