Катастрофа
Шрифт:
Да, теперь генерал-полковник валил все на фюрера и его советников. В уединенных беседах с Адамом он называл приближенных фюрера «камарильей», забыв, что сам очень долго был приближенным… Так он очищал себя от жестоких упреков, которые (останься он жив) ему бросят в лицо.
Адам соглашался с ним. Да, увы, фюрер не оправдал надежд. Да, увы, он был и остался ефрейтором в войне и политике. Он привел нацию и армию к поражению. И ради чего? Ради престижа. Хайн, слушавший эти пустые, как решето, рассуждения, тоже был согласен с шефом. Ах, фюрер, фюрер, какой ты нехороший! Однажды он даже поддакнул
Чем меньше будет улик, тем мягче приговор. Разве, например, он, генерал-полковник, посылал Хайна грабить простых русских людей и отнимать у них новогоднего гуся? Конечно, Хайна вызовут на суд, и прокурор-большевик допросит его насчет этого гнусного дела. У Хайна хватит совести признаться, что гуся он украл без ведома генерал-полковника.
Командующий с удовлетворением думал, как он правильно поступил, учинив Хайну разнос за то, что тот обидел мирных русских, украв у них новогоднего гуся. Паулюсу было либо невдомек, либо он не хотел думать о том, что у русских, оставшихся в городе, отобраны все человеческие права, разрушены жилища, расстреляны и замучены в камерах гестапо близкие люди, не покорные рейху, да и просто ни в чем не повинные люди. Ведь есть приказ — уничтожить как можно больше славян…
Углубленный в тяжелые раздумья, Паулюс забыл о своих собеседниках.
Шмидт тихо кашлянул.
— Да, о чем это мы говорили? — спросил командующий, очнувшись.
— О том, что вы баловень судьбы и что счастье сопутствует вам, — ответил Шмидт.
— Счастье? — повторил генерал-полковник. — Оно изменчиво, Шмидт. Особенно военное счастье.
— Вам везло до сих пор, — живо возразил Шмидт. — Вам еще повезет. Мы схватили их за горло нашей железной рукой. Им не вырваться.
Шутит он или издевается?
— Кто и кого держит железной рукой, Шмидт? Не забыли ли вы, что до переднего края полчаса ходьбы?
— Нас выручат. Фюрер обещал.
— Господи, сколько раз я слышал об этом! Сколько раз рейхсмаршал обещал навестить нас, и даже сам фюрер хотел приехать сюда! Что толку? Армия? Ее нет. Есть котел, а в нем — ад. Еще не было случая, чтобы человек возвращался на землю из рая или из ада, Шмидт.
— У вас сегодня неважное настроение. Вы больны. Я пришлю врача.
— К черту врача! — Генерал-полковник вскочил, быстро подошел к столу, лихорадочным рывком открыл один из ящиков, вынул из него бумагу. — Вы читали это?
Шмидт водрузил очки на длинный нос.
— Что такое?
— Инструкция советского командарма Чуйкова своим войскам. Только человек, которому воистину улыбается военное счастье, только тот, кто уверен в своей силе, мог сочинить такое. Вы слышали о Суворове, Шмидт?… То, что я прочитал, напомнило мне суворовские приказы. Читайте вслух, черт побери! Это написано так отлично, что я мог бы приказать выучить наставление советского командарма наизусть, но теперь это ни к чему. Итак, читайте.
— «Ворвавшись в здание, — начал Шмидт, — помни: всякое промедление смерти подобно. Тут не зевай, глуши противника чем попало. Перед тобой стена — взрывай
Шмидт положил бумагу на стол, снял очки.
— Н-да! Сильно написано, — сказал Адам.
— Если бы только это осталось на бумаге! Они слепят нас, бьют, топят… Сегодня они отбивают одну комнату, завтра — дом, послезавтра — квартал. Что будем делать, когда эти ученики Суворова дойдут до квартала, где сидим мы?
Шмидт провел рукой по голове.
— Очевидно, сражаться. А потом…
— Что потом?
— Еще ни один командующий германской армией не сдавался большевикам.
Генерал-полковник остановился перед Шмидтом. Глаз его сильно дергался.
— Я не ослышался? — хрипло проговорил он. — Вы сказали…
— …что германские генералы не должны сдаваться большевикам.
— На что вы толкаете меня, Шмидт?
— Разделить судьбу армии и каждого солдата, если такова будет воля Бога.
— При чем здесь Бог? — взорвался генерал-полковник. — При чем здесь бог, спрашиваю я вас?! — загремел его голос. — Неужели ваше кощунство зашло так далеко, что вы возлагаете ответственность за случившееся на Творца вселенной?
— Я лишь взываю к вашему долгу и чести. — Шмидт еще никогда не видел командующего таким возбужденным.
— Совесть и честь? Не фюрер ли советовал нам отбросить эти химеры, Шмидт?
— Это было сказано в запальчивости.
Генерал-полковник, тяжело дыша, опустился на конку.
— Хорошо, — сказал он вдруг ослабевшим голосом. — Я знаю, как поступить согласно со своей совестью, долгом и честью. Их дал мне Бог, они вложены в меня матерью и отцом, их развивали мои учителя. Я не считаю нравственность химерой. Идите, Шмидт, я хочу поспать. Адам, вызовите ко мне коменданта города и передайте Верховному главнокомандующему: мы не нуждаемся в приказах стоять насмерть, и без того мы на краю могилы. Нам нужны еда, медикаменты, одежда, снаряды и бензин.
РАЗНЫЕ СУЖДЕНИЯ БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ЛИЦ
Хайн, слушавший в своей клетушке разговор командующего, адъютанта и начальника штаба, улучив минуту молчания, выскользнул в коридор.
Эберт покуривал, прислонившись спиной к пианино.
— Отдыхаем, толстячок? — спросил Хайн.
— Генерал Роске не любит, когда курят в его комнатах. Он не выносит табачного дыма.
— Скажи-ка, неженка! — Хайн рассмеялся.
— А сам, между прочим, не выпускает изо рта сигареты, — продолжает Эберт. — Что делать — они начальники, мы подчиненные.