Катастрофа
Шрифт:
Покатилась Русь-матушка с той высоты силы и величия, на которую взбиралась веками. И катилась она согласно законам физики все быстрее и быстрее, так что порой казалось благом окончательное падение. Пусть придет любая власть, лишь бы она была твердой, лишь бы прекратила бандитизм, наполнила прилавки былым изобилием.
Каждый день гремели пушечные удары, порой так близко, что жалобно звенели стекла. Случались и перерывы. Полчаса, а порой час царила тишина, и это затишье было особенно тяжелым. Что пушки вновь выпустят снаряды — сомнений нет, но где на этот раз они упадут, куда и кому принесут смерть?
Кровь ради крови…
4
В каждом доме, в каждой семье двухмиллионной Москвы, в ее 563 церквах с 698 приделами при них люди страстно молили Господа о мире, о том, чтобы пресекли большевиков с их грабежами, насилиями, убийствами.
Бунин твердил:
— Только законная власть спасет Россию! — подразумевая теперь под такой властью кого угодно, только не большевиков.
Но большевиков пока никто не пресекал. А вот они пресекали кого угодно.
Облачившись в теплый и удобный халат, Бунин нервно расхаживал по гостиной — из угла в угол, натыкаясь на табурет возле рояля, чертыхаясь, то и дело подходя к окну, словно надеясь, что там вот-вот произойдут перемены к лучшему.
Зазвонил телефон. Бунин почему-то обрадовался, словно сейчас ему сообщат благую весть.
— Иван, что у вас на Поварской, стреляют? — это говорил Телешов.
— Еще как! — грустно усмехнулся Бунин. — Большевики, кажется, Москву перепутали с германским фронтом.
— Как раз нет! Там они призывали сложить оружие.
— Видать, против своих воевать им охотней!
— Еще бы! В Питере они «славную» победу одержали, гладко все у них прошло.
Бунин с тревогой спросил:
— Неужто и здесь они власть захватят?
— Вряд ли! — уверенно возразил Телешов. — Весь московский гарнизон остался верен присяге. Создан «Комитет общественной безопасности». Наши укрепились в Кремле, телефонная станция тоже в наших руках.
— В Кремле ведь весь арсенал был?
— Он там и остался! В этом наша сила. Мятежники почти безоружны.
— Я вчера встретил на Зубовском бульваре
Телешов ахнул:
— Не будут же они из пушек палить по кремлевским святыням! Человеческая низость еще такого не видала. Ну да ладно, я к тебе с приглашением. Приезжай к нам с Верой Николаевной.
— Пожалуй, приеду! — охотно согласился Бунин. — Особенно если чаем напоишь. Сахар еще есть?
— Не только чаем, обедом накормлю. Таким, как в мирное время. К обеду и приезжайте, к шести часам.
* * *
…Славный уют телешовской квартиры, с ее старинным убранством, мягкий свет керосиновой лампы-«линейки» (электроэнергию опять отключили), тишина в доме и за окном (с наступлением темноты перестрелка закончилась) — все это словно миром сошло на бунинскую душу.
Елена Андреевна, жена Телешова, сервировала стол. Приборы, как и положено солидному купеческому дому, были серебряными. Кухарка Саша, крепкая деревенская девка, светившаяся каким-то особым расположением к людям, готовностью служить всякому, с кем сводит судьба, ловко помогала хозяйке.
Их сын — Андрей Николаевич, семнадцатилетний студент, с тщательным пробором и в лакированных штиблетах, утонул в глубоком мягком кресле, щипал струны гитары и потихоньку, но с чувством напевал:
Бессонные ночи, разгул и вино Все тело мое отравили. Мне в жизни теперь остается одно: Надеюсь на отдых в моги-и-ле…Вера Николаевна поинтересовалась:
— Леночка, какие нынче в Москве цены на базаре?
— Три шкуры нынче дерут! За фунт мерзлой баранины просят «синенькую».
(Заметим, что исконные москвичи почти никогда не называли денежную цифру. У бумажки каждого достоинства было свое прозвище: один рубль — целковый, целковик; три рубля — зелененькая; пятерка — синенькая; десять рублей — червонец, красненькая; сто рублей — «Катюша», по портрету Екатерины II, на ассигнации изображенной, и т. д.)
Вера Николаевна, несколько отставшая от московского быта, охнула:
— Чистый разбой! Давно ли за крупную молочную телятину по двугривенному давали!
Елена Андреевна вздохнула:
— За пуд севрюги «красненькую» платили…
В разговор влезла Саша, умевшая в лавках так бойко торговаться, что едва ли не за половину назначенной цены брала, особенно если продавец был молодым:
— А для чего, барыня, вы повадились на Трубный рынок ездить? Там завсегда лишнего берут. И нет толку из того, что езда до него ближе! Надоть на Немецкий или Леснорядский. Хоть и дальше, зато там много дешевле.
В другом углу гостиной Бунин горячо доказывал Николаю Дмитриевичу:
— Почему большевики так легко одолели Временное правительство? Ведь у них силы настоящей нет, да и мужику по сердцу не их декларации, а лозунги эсеров.
— Ну, большевики в Петрограде — калифы на час…
— Может, и так! Но ведь сумели же захватить власть в столице! Стоило большевикам топнуть сапогом, и Временное правительство разбежалось.
— Временных давно надо было турнуть! — с важностью уронил Андрей Николаевич, вешая на стену гитару.