Катхак
Шрифт:
Дом был старый, каменный, но хозяева привнесли в него блага цивилизации. Джамшид с гордостью щелкнул включателем, и при электрическом свете Рекха из богини превратилась в обыкновенную девушку. Кроме светлой кожи она отличалась еще и необычным цветом глаз. Глаза ее были синими, как утреннее небо Лакхнау. Я так смотрел на нее, что Лена толкнула меня локтем.
Нас пригласили в гостиную, обставленную вполне современно. Здесь было старенькое фортепиано, фотографии членов семьи на каком-то пикнике, диван, кресла - как в обычных домах. Но всюду валялись ножные браслеты, одиночные бубенчики, реквизиты для спектаклей -
За ужином я убедился, что Лакхнау оказался верен себе. Мы брали невообразимо вкусную еду с фарфоровых тарелок пальцами, сидели вокруг низкого столика поджав ноги и передавали друг другу бутылку с «Кока-колой».
– Что такое - катхак?
– спросил я.
– Это танец, - пояснила Лена.
– Он появился в Лакхнау в XVII веке, во время правления Великих Моголов.
Лена болтала с Джамшидом, а я очень хотел и не решался обратиться через нее к Рекхе. Она лукаво улыбалась, замечая мое внимание, но потом ускользнула из комнаты - ее позвала мать. Скучая без девушки, я стал рассматривать фотографии на стене, и заметил среди них миниатюру. На ней изображалась свадьба на индийский манер, хотя одежды на женихе были мусульманские - галабея и тюрбан. Жених был стар, со спокойным и умным лицом, а невеста, наоборот, очень юная, почти девочка. Она показалась мне похожей на Рекху. Художник не забыл даже синие глаза. Самое интересное, что под миниатюрой в персидском стиле была надпись на санскрите.
– Спроси, кто нарисовал Рекху, и что там написано, - попросил я сестру.
Лену тоже заинтересовала миниатюра, и она указала на нее хозяину дома.
– Это не Рекха, - засмеялся Джамшид.
– Это Гури, наша родоначальница. Именно она придумала танец, которым вы любовались сегодня. Художник изобразил ее свадьбу. Это было, примерно, в 1705 году. Надпись внизу гласит «Катха кахе со катхак», то есть: «Тот, кто рассказывает историю».
– А старик, за которого выдают Гури?..
– спросила Лена.
– Она так молода, но не выглядит несчастной.
– Это шейх Хафиз[4] Камлалл Джаханабади, - с гордостью объяснил Джамшид.
– Он был советником при дворе Великого Могола Аламгира.[5] Того самого, кто поклялся уничтожить культуру индусов - наши танцы, песни, поэмы, храмы. Хафиз Джаханабади был мусульманином из почтенной семьи, а Гури - незаконнорожденной таваиф...[6]
Лене пришлось переспросить значение непонятных слов, и хозяин, хитро улыбнувшись, шепнул что-то старшему сыну. Тот вышел и вернулся с простой школьной тетрадкой, листы которой были заполнены крохотными, но четкими английскими буквами.
– Это записал еще один мой сын, - сказал Джамшид, - он не хочет быть артистом, и я отправил его в Дели. Он поступил в университет, чтобы стать адвокатом. Может, он и прав. Молодежь сейчас редко идет по стопам родителей. В прошлом году Раджив нашел записи шейха Джаханабади, и перевел с санскрита на английский нашу семейную историю. Я научился английскому, чтобы общаться с туристами, но писать и читать не умею. Возьмите, переведете на русский. Мне будет приятно.
Лена попыталась возразить, что перевод семейной истории - это драгоценность, и мы не можем забрать ее. Но Джамшид пояснил, что у него сохранился оригинал, а тетрадь, которую
Когда нас провожали, я снова увидел Рекху. Она танцевала на каменных плитах внутреннего двора под аккомпанемент пения матери. Желтые звезды смотрели на нее и перемигивались, как заговорщики, а слива осыпала лепестками. И девушка вновь показалась мне богиней, небожительницей.
Лена крепко сжала мою ладонь, и потянула за собой.
– Приходите завтра!
– приглашал нас Джамшид.
– Рекха будет танцевать для вас!
Потом было еще несколько ярких, удивительных дней в древнем городе. А ночью я неизменно бывал у дома со старыми сливовыми деревьями и смотрел танцы под звон бубенцов. И только вернувшись из путешествия я раскрыл тетрадь, чтобы узнать удивительную историю шейха Джаханабади и таваиф Гури...
1
История, рассказанная шейхом Джаханабади
Так получилось милостью Аллаха, что я был первым, кто увидел ее. Был месяц азар, и была ночь. Я засиделся, просматривая «Книгу исцелений» Абу Синны, и не сразу услышал стук в дверь. Кормилица Хадиджа, которая после смерти моей дражайшей Басиме заменила хозяйку, проснулась и пошла открывать.
Предоставив Хадидже разбираться с нежданными гостями, я перевернул страницу, пробегая пальцем строчку справа налево. Это была моя любимая книга, я часто перечитывал ее, хотя и знал едва не наизусть.
Ворчанье Хадиджи становилось громче, и вскоре она уже кричала, призывая на чьи-то головы проклятья всех джиннов.
– Что там, Хадиджа-джан?
– спросил я, но кормилица захлопнула двери и задвинула для верности засов.
– Попрошайки с улицы, - возмущено заявила она, застыв на пороге в белой неподпоясанной галабее и со светильником в руке.
– Дай им все, что найдешь на кухне, и пусть уходят с миром, - сказал я, возвращаясь к мудрости Абу Синны.
– Сама разберусь, кому и что давать из этого дома, - буркнула Хадиджа, глядя на меня с неодобрением.
– Почему вы не спите? В вашем возрасте...
– Хафиз Камлалл!
– раздался вдруг женский голос с улицы.
– Открой!
Моя кормилица оказалась у окна быстрее, чем я успел моргнуть.
– Пошла вон, бесстыдница!
– крикнула она и в сердцах плюнула за подоконник.
– Кто это?
– спросил я.
– Попрошайки, - с мрачным упрямством ответила Хадиджа.
– Они не стоят вашего внимания.
– Хафиз! Ради Аллаха!
– снова позвали с улицы.
– Кто там? Кому не спится в столь поздний час?
Почему-то в сердце моем этот горький голос поселил тревогу. Я отложил книгу, поднялся с ковра и пошел открывать сам, хотя Хадиджа пыталась помешать.
Передо мной стояла женщина, закутанная в покрывало. Под локоть ее поддерживала девочка, яркий наряд которой сразу указал мне, к какому сословию принадлежат мои полночные гости.
– Не прогоняйте, хафиз!
– торопливо сказала женщина, открывая лицо. Ее я тоже узнал сразу. Не было в Лакшманпуре человека, который не узнал бы ее. Это была Мохана - хозяйка Дома Счастья. Самого богатого и изысканного притона куртизанок, развратных музыкантш и певиц, танцовщиц, и чтецов, осмеливающихся назвать себя поэтами.