Каторга
Шрифт:
Работа голодная.
Приедят паек поселенцы, - отправляют по очереди двоих в пост за пайками. Идут те с топорами, плутают по тайге, прорубают себе в чаще дорогу, валят деревья в быстрые горные сахалинские реки, и по этим мостам переходят. Пока-то они еще дойдут, пока пайки получат, пока назад придут, половину голодного пайкового довольствия дорогой съедят, а тут жди. Случается, неделю ягодами одними питаются и работают до изнеможения, борются с тайгой, а наборовшись за день, грязные, потные, месяцами
В такой землянке, на таком новом поселке, и жила, и схватила воспаление почек, и умерла несчастная Добрынина, интеллигентная женщина, приехавшая делить каторгу с мужем.
Какая жизнь, какая смерть...
Слава Богу, что на Сахалине мало добровольно следующих интеллигентных женщин.
При мне в Одессе отправлялась вслед за мужем, сосланным за убийство во время ссоры, интеллигентная женщина.
Моряки - "добровольцы" хлопотали, чтоб устроить ее как можно получше. И каюту ей дали подальше от машины, чтобы спокойней было. И лонгшез кто-то на палубу из своей каюты вытащил:
– Это будет вам!
И было что-то в этой заботливости и трогательное и печальное.
– Словно вы, господа, на казнь ее везете и последние минуты ей усладить хотите!
– А на что же мы ее везем?!
Уроженцы острова Сахалин
Одно лицо, посетив пост Корсаковский, на юге Сахалина, захотело непременно увидеть:
– Уроженца острова Сахалина.
Ему привели двадцатилетнего парня, и "лицо" торжественно, всенародно расцеловало этого "уроженца".
Я не знаю, что именно привело его в такой восторг.
Он целовал, я полагаю, не этого несчастного парня, - он целовал еще более несчастную идею о "сахалинской колонии".
Перед ним было живое олицетворение этой идеи, - свободный житель Сахалина, не привезенный сюда, а здесь родившийся, здесь выросший.
Я видел много этих "живых воплощений идеи колонизации".
Я видел уроженцев острова Сахалин на свободе, видел их в подследственных карцерах, видел в тюрьмах, отбывающими наказание за совершенные преступления, - и не скажу, чтобы они приводили меня в особый восторг.
Я рассказывал уже, как отыскивал палача Комлева, закончившего уже свою деятельность, числящегося в богадельщиках и пришедшего в пост Александровский "на заработок", предвидевши казнь.
– А вон, ваше высокоблагородие, - сказали мне, - изволите видеть на конце улицы махонькую избушку. Туда и отправляйтесь. Он там у польки нанялся детей нянчить. Вешать да за детьми ходить, - больше ни на какую работу он, старый пес, и не способен!
В маленькой избушке возилась около печки рослая, здоровая баба! По углам пищали трое ребятишек.
– Посидите
"Полька", крестьянка Гродненской губернии, отбывает еще каторгу.
Она пришла сюда, - бабы особенно не любят сознаваться в преступлении, - "по подозрению в убийстве мужа".
– Потому и подозрение упало, что меня за него силком замуж выдали, а за мной другой прихлестывал. Ну, на нас и подумали, что мы "пришили".
В каторге она выучилась говорить, - не на русском, а на каторжном языке.
– Меня сюда послали, а с которым я была слюбившись, слышно, в Сибири. Вот и живу.
– А дети чьи? Из России привезла?
– Зачем из России.
– Дети - здешние. Эти двое, старшенькие, от первого сожителя. Поселенец он был, потом крестьянство получил, на материк ушел. А меньшенький, которого Комлев нянчит, - теперешнего сожителя. Кондитер он. Через месяц ему срок поселенчества кончается, крестьянство получит, тоже на материк уйдет.
– Ну, а вот этот от кого?
– Этот? А кто же его знает!
– Ну, а когда кондитер твой на материк уйдет, тогда ты что же с детьми-то делать будешь?
– А другого сожителя дадут.
Так "отбывает каторгу" эта женщина, когда-то не вынесшая жизни с нелюбимым мужем, и теперь переходящая от "сожителя" к "сожителю" с тупым, апатичным видом.
В это время в избушку вошел Комлев.
На руках, которые привыкли драть и вешать, он бережно нес годовалого ребенка.
Я отложил беседу с ним до другого раза.
Палач с ребенком на руках...
– Зайди ко мне завтра... Только без ребенка!
Что будет потом с этими детьми, которые родятся от сожителей, по окончании поселенчества уезжающих на материк, которые родятся "кто его знает от кого" и растут здесь на руках палача?
Знаменитость "поста Корсаковского", и его "прелестница" - "молодая Жакоминиха".
Отец и мать Жакоминихи были ссыльно-каторжные. Она родилась на Сахалине.
Она ничего другого не видала, кроме Сахалина. Говорит на том же языке, на котором говорят в кандальных тюрьмах. И когда ей говорят, что есть другие страны, вовсе не похожие на Сахалин, она только с недоумением отвечает:
– Да ведь и там людей "пришивают" из-за денег!
Ее очень интересует вопрос:
– Правда, что в России не нужно снимать шапок перед чиновниками?
И это кажется ей очень странным.
Она знает только два сорта людей: чиновников и "шпанку".
У нее двое детей, которых она очень любит и на которых тратит все, что "добывает".
Детей она одевает, как "чиновничьих детей", - для себя ждет каторги, как чего-то самого обыденного.
Ведь в каторгу приговорят!