Каторга
Шрифт:
Июнь выдался жарким, даже слишком жарким для Сахалина. В доме губернского правления с утра были отворены настежь все окна, а Ляпишев расстегнул мундир. С улицы бодряще благоухало цветущими ландышами. Михаил Николаевич принял из рук Фенечки первую чашку с чаем.
– Я вижу, ты поправляешься. Какие новости?
Фенечка выложила перед ним листовку на русском языке:
– Вот новость! Утром на крыльце подняла…
Это была вражеская прокламация. В ней было сказано, что Япония за время войны не изведала ни одного поражения, все русские дивизии давно уничтожены, а японская
– Как вам это нравится? – сказал он входившему к нему в кабинет полицмейстеру Маслову. – Фенечка нашла эту пакость на крыльце, и не могу понять: кто ее мог подбросить?
Маслов ответил, что такие же листовки обнаружены в казармах ополченцев, даже на квартирах офицеров.
– Плевать на эту писульку! – поморщился Маслов. – Ведь не все же у нас грамотные. Больше на цигарки изведут. Другое меня тревожит: на Сахалине снова начались поджоги мостов…
Каторга жила еще в полном неведении того, что происходит в мире: Российское телеграфное агентство оповещало островитян отрывками телеграмм с большим опозданием, жители кормились больше досужими сплетнями, перевирая старые газетные слухи, они продолжали верить в боевое могущество эскадры адмирала Рожественского, способное круто изменить положение.
Ляпишева навестил военный журналист Жохов:
– Боюсь, вы опять станете упрекать меня за то, что суюсь не в свои дела. Но сейчас мы с капитаном Сомовым вышли на шлюпке в пролив, чтобы обозреть наш укрепленный район. То, что мы увидели, это ужасно! Желтые брустверы окопов со стороны моря выглядят как оборки кружев, далеко видные. Такой безобразной обороной мы только помогаем японцам, заранее размаскировав свои позиции.
– Но ведь не я же копал эти окопы, и, если они сделаны неверно, теперь переделывать поздно… Кстати, – вдруг вспомнил Ляпишев, – кажется, вы или Быков жаловались, что у нас нет карт Сахалина. Не откажется ли капитан Филимонов, знающий геодезию, провести съемку местности внутри острова?
– Боюсь, что поздно, – вздохнул генштабист.
– Боюсь, что она совсем не нужна, – ответил Ляпишев. – Но я все-таки пошлю Филимонова на съедение комарам, чтобы у вас не сложилось обо мне худого мнения. Поверьте, я всегда чутко прислушиваюсь к мнению боевой офицерской молодежи…
Михаил Николаевич действительно уважал офицера Быкова, он считался с мнением Жохова, но в близком окружении губернатора их не было. Известно, что любимцами растерянного начальства делаются не честные, сильные духом личности, а всякие прохиндеи, проныры, подхалимы и прочие нахалы, готовые воскурить фимиам начальнику ради своих персональных выгод. Недаром же прокурор Кушелев предупреждал губернатора:
– Простите, если употреблю громкие слова о долге, о чести, о том, что отчизна для русского превыше всего… У наших же полковников карманы штанов раздулись от «подъемных», их жены
– Какой тяжелый день! – невпопад отвечал Ляпишев. – Фенечка подсунула мне глупую бумажонку с угрозами, Маслов доложил о поджоге мостов, Жохов наговорил, что все окопы просматриваются с моря, а теперь вы утверждаете, что мои обер-офицеры ни к черту не годятся. Я чувствую, что этот жаркий день закончится чудовищной катастрофой…
Они жили в июне и не знали того, что случилось в мае.
О катастрофе русского флота при Цусиме губернатора известил барон Зальца из далекого Корсаковска. Ляпишев, перебирая руками голубые и розовые полоски обоев на стене кабинета, как слепой, которого вдруг покинул предатель-поводырь, с трудом добрался до спальни и плашмя рухнул на постель.
– Бедная Россия… такие потрясения, – шептал он. – Сначала Порт-Артур, а теперь и Цусима… А как же мы?
Фенечка наложила на лоб ему мокрое полотенце.
– Докатались! С бубенцами… Может, кого позвать?
– А кого?
– Вам виднее… Тулупьева, что ли?
– Ах, что он знает!
– Жохова?
– Ладно. Позвони, чтобы пришел…
Корреспондент «Русского инвалида» о Цусиме уже знал и на вопросительный взгляд Ляпишева заговорил с надрывом:
– Теперь, оставшись без флота, Россия уже не способна охранить необозримые побережья Японского, Охотского и Берингова морей, отныне японцы могут беспрепятственно высаживаться где хотят – или в устье Амура, или даже здесь, на Сахалине. Если раньше мы сражались только на чужой земле, теперь под угрозой вторжения оказалась наша родная земля – русская!
– Сергей Леонидович, что бы вы сделали на моем месте?
– Сначала я бы созвал всех офицеров гарнизона города, дабы воодушевить их к стойкому отпору врагам.
Михаил Николаевич сбросил со лба полотенце:
– К самому стойкому! Завтра же мы соберемся…
– Хорошего мало, – говорил Жохов, когда клуб, сильно запущенный, как дешевый трактир, стал заполняться офицерами. – Я не знаю, что думают в Токио, но банкиры Америки толкают самураев в спину, чтобы скорее брали Сахалин.
– Им-то что от нас понадобилось?
– Мне довелось читать статьи военного обозревателя Бернста, который, будучи в Лондоне, сам же и проболтался, что Япония решила допустить американцев к освоению рыбных промыслов Сахалина – пока на правах концессии.
Митрофан Данилов, начальник Тымовского округа, приехал на совещание из Рыковского; этот тюремщик сказал:
– Да япошкам только тук нужен! Только тук.
На это капитан Жохов ответил полковнику:
– Наверное, тук стал припахивать нефтью…
Многие недолюбливали Жохова – за его столичные манеры, за его речи без жаргонных словечек; сахалинские недотепы посмеивались над значком Академии Генштаба, о каком сами они и не мечтали. Вот и сейчас, укрывшись в буфете, полковник Семен Болдырев говорил полковнику Георгию Тарасенко – командиру гарнизонного резерва:
– А никто его сюда не звал! Теперь всякую ахинею порет, а наши дурачки и рты разинули, как «дяди сараи». Если бы капитан Жохов был талантливый, так сидел бы в редакции, а его к нам занесло… Сразу видать, что не Пушкин!