Каторгин Кут
Шрифт:
Но только беспокойно было Степану, как ни клонилась голова прилечь на посланную рогожу, а крепился. Дождался, когда все затихли. Сыновья Илии Федотыча давно посапывали, раскинув руки в стороны, последним улёгся спиной к костру и ровно задышал этот самый Захар. У костра остался сам один Илия Федотыч, ковыряя длинной полкой сыплющие искрами головни.
Тогда-то и поднялся тихо Степан, взял ковшик, будто бы воды попить, а сам всё смотрел, не повернётся ли Захар, не подымет ли голову, чутко уловив его замыслы. Но тот спал, вздрагивая во сне от беспокойных сновидений.
Тогда
– Ты, Илия Федотыч, не спи. И ребятам своим накажи, коли есть у вас что ценное, берегитесь. Не стану я напраслину наводить – сам ничего не знаю толком, но вот этого человека, которого ты Захаром назвал, я нонче днём на пароме видал – он со мной с уезда прибыл сюда. Не знаю, что он за человек и чем промышляет, а не понравился он мне – уж больно хитро он присматривался к чужой-то поклаже. Может всё это и блажится мне, может это я уж так… пуганая ворона куста боится, а всё же…
– Спаси тебя Бог, Степан, – прошептал в ответ Миронов, – Правильно ты рассудил – сказать мне это. Бережёного-то Бог бережёт. Хоть и не велико наше богатство, а всё же потом заработано, с неба нам не упало! Поди, ложись, тебе ещё долгий путь пешком-то, выспись. Не сумлевайся, не засну, всё постерегу. Да и ружьишко у меня на телеге от такого-то люда припрятано!
Степан лёг на рогожку, примостил свой мешок под голову и накрывшись сермягой закрыл глаза. Хоть непокойно было, а всё же вера этому Миронову крепка была – Степану чего опасаться, у него всего-то и есть что узелок с денежкой в сапоге, а у тех – они с базара не с пустой сумой едут.
Густой словно сметана туман наползал на берег с глади озера. Заря только занялась на востоке, а Степан открыл глаза, по привычке ожидая звона острожного колокола. Это сколь же он будет привыкать, что не стоит больше строгий смотритель над ним, и можно бы соснуть ещё до рассвета…
Костёр горел справно, тепло разливалось по поляне, отгоняя утреннюю прохладу. У костра на бревне рядом с Мироновым сидел его сын, тот самый юноша, что привёл Степана вчера к ним. В котелке булькала каша, на чистом льняном рушнике крупными ломтями был порезан ржаной каравай.
– Иди, Степан Фёдорович, к нас, к теплу, – позвал Илия Федотыч, – Ты благодетель наш, неведомо, от какой напасти ты нас уберёг. Всю ночь я с этого Захара глаз не спускал, а только и я носом клевать начал, так он и голову поднял. И давай глазами – так и шныряет! Высматривает! А я голову повесил, будто сплю, так он встал и давай у телег ходить. Тут и я поднялся – чего, говорю, доискиваешься, Захарушка? Он глазами забегал, а после посидел-посидел со мной у костра, да и говорит – мне, мол, надо раньше пойти, дела, говорит, просят! Собрал пожитки, и исчез в потёмках, а я остаток ночи с ружьишком своим в обнимку и просидел! Сыновей разбудил, мало ли что! Хорошо, что ты его приметил, да нас упредил!
Солнце чуть золотило кромку леса, а путники уже собрались в дорогу. Степану в благодарность за дельный совет Миронов отрядил мешок с провизией, и хоть тот брать не хотел за доброе-то дело, разве
Распрощавшись с ночной своей компанией, пошёл Степан по дороге меж раскидистых вязов, а подводы Миронова покатились с горки, к реке, где уже шумел на пристани ожидающий парома народ.
Глава 5.
До тракта оставалось Степану ещё довольно далеко, как он сам прикидывал и как наставлял его дед Аким. Вязы и широкие поля сменились невысоким кустарником, сырые овраги и канавы подходили к самой дороге, всё реже попадались по пути деревни. Изредка догоняли Степана едущие скорой рысью крытые повозки, выхоленные лошади которых указывали, что не простой человек пустился в путь, а важная особа. Наверно потому никто и не приметил путника, покрытого пылью и сошедшего к канаве, чтобы пропустить повозку. А может и приметили, да не тот это был человек, чтобы пустить его попутчиком. А Степан всё шел, дорога петляла меж холмов и подлесков, и оказываясь у очередной развилки, Степан всё чаще беспокойно чесал затылок.
«Нехорошие места, – думал усталый путник, – Лес корёженный какой-то, болотом гнилым тянет. Даже ночевать в таком месте боязно, и глядь-поглядь – нигде ни избы, ни шалашика какого нет…»
А между тем ночь приближалась, мягкими крыльями накрыли землю сумерки, с низины сразу же потянуло сыростью. Оглядевшись, не видать ли где какого огонька в оконце, Степан понял, что ночевать ему здесь, в сыром кустарнике.
«Ну да ладно, что теперь, тебе мягкую постелю подавай, – укорял он себя, – Поспишь и так, чай не барин! Надо место для ночлега искать, пока совсем не стемнало!»
Задумался Степан, разводить ли огонь… вроде бы и боязно, а ну какой худой человек на огонёк пожалует. А без огня ещё страшней, и зверя дикого, да и места такие… вон за канавой крест какой-то покосившийся, уже почти до земли скосило, а всё ж стоит… Где-то в лесу за болотом засмеялся и заухал филин, дрожь пробежала по телу Степана, пробрал душу озноб.
Свернул Степан с дороги, пока ещё можно было разглядеть обочину и не попасть в гнилую топь, и стал искать себе укромное местечко. Чтобы и посуше было, и костерок с дороги было не сильно видать.
Такое место нашлось не быстро, Степан уже отчаялся было и хотел лечь у дорожного камня на развилке, как вдруг вышел на сухую полянку, вот у старого пня словно бы и хворост кто-то кучкой сложил, для огня. Зябко поведя плечами, Степан приладил под себя сухое брёвнышко, и достал старое огниво. Это огниво ему Петруша подарил, смотрителя Севостьянова сын… мальчик добрый, приветливый, со Степаном он ладил, и даже раз на Рождество подарил ему печатный пряник со своей ёлки.
Сердце снова зашлось непрошенной тоской, сомнения точили душу – может и зря ушёл… подумаешь, колокола острожного он испугался, звон его надоел! Зато жил бы сейчас, работу какую справлял на смотрителевом подворье, делал бы по весне ребятишкам качелю в саду, играл бы в воскресенье с Петрушей «в казаков»! Было бы кому его на старости и схоронить, а теперь вот кабы не сгинуть тут, в сыром болоте!