Каторжанка
Шрифт:
Комната, где меня разместили, точнее, нас, потому что лежаков было три, была крохотная — сперва она при свете свечи показалась мне больше, но нет. Полторы «хрущевские» кухни от стены до стены, но стены кирпичные, значит, я все же в развалившемся форте. Сложно сказать, тепло здесь или нет, токен греет меня, как и раньше, нет ни еды, ни воды… Конечно, ни сундуков, ни одежды.
Потолок низкий. Нет окна. Это чтобы мы не сбежали — куда и как? Пол усыпан кирпичной крошкой — кажется, здесь она повсеместно, форт рассыпается на глазах. Огонек свечи трепещет — значит, дует, это мне от токена
Третий день. «Принцесса» прибудет дня через четыре. Я лежу здесь и издыхаю, и нужно протянуть до этого дня, терпеливо продолжать издыхать дальше. Чем дольше я буду валяться как полумертвая, тем больше шансов, что я успешно сбегу. Теодора не работает нигде потому, что ей вот-вот рожать, а Селиванова — кто знает, чем она занята, если вообще жива, быть может, традиционным для бесправной женщины этого времени делом.
Я не вдова — я должна этим воспользоваться, и пока я не знаю как. Только каторга такова, что вдовой я могу стать в любой миг, это нужно учесть и подумать, как обернуть себе на пользу. И как?..
Я услышала тяжелые шаги и легла как прежде. Теодора вошла, трудно дыша, и поставила передо мной прямо на пол горшок с чем-то горячим и положила на него краюху хлеба.
— Здесь есть еда, — простонала я. А откуда? Тут камни и песок, и соль, значит, кроме «Принцессы», приходят баржи, выходит, мои шансы только что выросли в неизвестной прогрессии.
Теодора мне не ответила и, постанывая, легла на спину. Я подождала, протянула руку за хлебом. Мне очень хотелось есть, но встать и насытиться мешала моя осторожность, Теодору, как бы скверно ей ни было, насторожило бы, что я так легко могу двигаться после порки. Так что я отщипывала хлеб, макая его в острую, обжигающую жижу, и думала, что буду делать, когда после такого обеда мне захочется пить. Теодора, возможно, сегодня уже не встанет, а Селиванова поднесет мне разве цикуту.
Или я — ей, но проблема пришла откуда не ждали, мне захотелось не пить, а наоборот, и я, убедившись, что глаза Теодоры закрыты, свесилась с лежака и посмотрела, не стоит ли где-нибудь ночной горшок.
— Теодора? — окликнула я. — Эй? Мне нужно облегчиться.
— Встань и выйди, — на выдохе тут же отозвалась она, и я покорилась. Мой поход в местный сортир легким не будет, это точно, и все мои актерские способности, какие есть, я призову на выручку, иначе крышка.
Я же видела, что такое настоящие киносъемки и какой это адский физически и морально труд. Десятки раз одно и то же, в полную силу, со всей отдачей, и когда кто-то из съемочной группы шутил — а быть может, и нет — не хочу ли я сняться в каком-нибудь эпизоде, я отказывалась. Мне хватало образа персонажа и пары кадров среди декораций «для себя», потому что не приведи бог эти снимки окажутся где-то опубликованы, но сейчас я жалела, что Голливуд не видит все грани моего нечеловеческого таланта. Ведь никому и никогда не приходилось играть перед светом софитов так, будто от этого зависит вся жизнь.
Я ни на секунду не забывала, что исполосована до полусмерти. Я кричала, двигая рукой или ногой, шаталась, опять кричала, я падала на колени, истошно вопя, протягивала руку вперед и орала, на мои
Я рассмеялась, но не в голос, от облегчения, и заверещала — я ведь должна подняться и сесть в позе орла над этой ямой, а это больно, пошли все вон, в моем положении я нашла неоспоримые плюсы: никто не помешает мне сделать свои дела. И надо крайне бережно обойтись с токеном, одно неловкое движение — и все, из ямы с дерьмом мне его уже никогда не вытащить. Я поэтому задрала нижнюю юбку, придерживая токен поясом, и только тогда смогла позволить себе немного расслабиться.
Не забывая, конечно, кричать.
И путь назад, крики, слезы, мне начало казаться, что токен стал работать уже в обратную сторону — моя спина снова покрывается рубцами и кровью. Надо быть осторожной, кто знает, какой силы эта неясная магия, она как спасла меня, так в состоянии и убить.
Я упала на порог, подозревая, что Теодора уже пришла в себя и наблюдает за мной. Грязные сапоги, на которые упал мой взгляд, подсказали, что Теодора не так опасна.
— Аглая!..
Черт же тебя принес. Я, испуская болезненные стоны, растянулась на голом полу в надежде, что мой супруг додумается отнести меня на кровать.
Он и в самом деле поднял меня, положил на кровать, сел рядом. Я отвернулась, а когда муж коснулся плеча, опомнилась и закричала. Он наклонился ниже, взъерошил мне волосы, и без того похожие на воронье гнездо, провел пальцем по шее — снова мой крик, — потом тихо спросил:
— Так ты жива?
Господи, он еще и непробиваемо туп. Кто смеялся над голливудскими фильмами с их бесконечными «Are you all right»?
— Как видишь, — простонала я, — но лучше бы сдохла.
— Не говори так, — прошептал он с заметной нежностью. — Но, милая, как?
Его рука сползла мне на спину, и я с легким сердцем застонала. Я не могла повернуться и взглянуть ему в лицо, но очень хотелось посмотреть в глаза человеку, который одновременно пытается получить ответ на загадку и тело своей супруги. Пожалуй, узнать, как выглядит тот, кто готов воспользоваться еле живой любимой женщиной, мне хотелось намного больше. Любимой — если полковник Дитрих и сам верит в свои пылкие чувства.
— Ради Всевидящего, — прохныкала я, потому что я еле сдерживалась, чтобы не двинуть ему ногой, — убери руки! Мне больно! И…
Я осеклась. Стонов Теодоры я за своим актерством не слышала. Она спит, потеряла сознание или ушла?
— Где Теодора? И где Селиванова? Это она пыталась убить меня. Там, на барже.
— Аглая, здесь никого нет, — снова жарко зашептал мне на ухо муж. — Пока никого нет, милая, — но потом отстранился. Я перевела дух и поверила ему на слово, и, возможно, я зря отказалась от его ласк, потому что мне нужно узнать две вещи: почему я не сгорела в огне и что за причина у Селивановой — была или осталась — убить меня во что бы то ни стало.