Каторжник император. Беньовский
Шрифт:
— Пытались только. И сожалеем, что нас не выслушали.
— Ты изменник и предатель, Измайлов. Изменил делу государя нашего Павла Петровича.
— Нет, это ты изменник и предатель, бусурманин нечестивый.
Лицо Беньовского перекосилось от злобы и побагровело, задвигались желваки на скулах. Но он сдержал себя и продолжал допрос.
— Что заставило тебя, Измайлов, подбивать команду на бунт?
— Искал истинных сынов отечества, коим и себя считаю. Да вот в одном ошибся.
— Прикажу-ка я, сын отечества, вздёрнуть тебя на рее.
— Это ты можешь. Законы для тебя, разбойник, не писаны.
— Я сам
— В твоём прощении не нуждаюсь.
— Ишь храбрый какой! Пожалеешь.
Зябликов, в отличие от Измайлова, сразу же сломался. Попытался взвалить основную вину на него.
— Не мой сей замысел, — твердил он.
— Допустим, не твой — Измайлова. Что же заставило тебя стать его сообщником? — вопрошал Беньовский.
— Обида. Пошто умыкнули нас на судно, словно рабов каких?
— Вот и пеняй на себя, коль такой обидчивый.
Камчадал Паранчин на все вопросы Беньовского отвечал жалобами. Почему его и его жену оторвали от домашнего очага и забрали на судно? Из сбивчивого рассказа камчадала Морис Август узнал запутанную историю. Паранчин был работником у одного из большерецких купцов и находился у него в долговой кабале фактически на положении крепостного. Сей купец имел дела с Хрущовым. Ссыльный капитан гвардии в зимние месяцы довольно успешно промышлял охотой на соболя, искусно ловил ценного пушного зверька в сконструированные им самим ловушки. Пушнину он сбывал тому купцу, задолжавшему Петру Алексеевичу значительную сумму. Скупой, прижимистый, купец не очень-то спешил рассчитаться с Хрущовым. Когда же заговор Беньовского осуществился и заговорщики готовились покинуть Большерецк, Пётр Алексеевич, настроенный весьма решительно, пришёл к купцу за расчётом.
— Нет у меня денег в наличности, — хитрил купец.
— Рассчитывайся, купец, или найдём на тебя управу.
— Бери работника моего Алёшку с женой Лушкой. Людишки работящие. Будут у тебя в услужении.
Хрущов волей-неволей согласился и увёл Алексея Паранчина и его жену Лукерью. Так они оказались на судне. Сообщником Измайлова Паранчин стал из оскорблённого чувства бесправного человека. Он стремился обрести свободу и вернуться на родную землю. Примкнувшие к Измайлову и Зябликову матросы объясняли свой поступок просто: «Одумались. Хотели бы вернуться на родную землю».
Решал судьбу смутьянов Беньовский вместе со всем штабом.
— Измайлова, главного зачинщика, предать смерти. Вздёрнуть на рее. Чтоб другим было неповадно, — высказался Морис Август.
— Не слишком ли? — усомнился Степанов. Его поддержали Батурин и Винблад.
— Экипаж полезно припугнуть, — настаивал на своём Беньовский. — Измайлов дерзок, самоуверен.
— Я категорически против казни Измайлова, — настойчиво произнёс штурман Чурин. — Слишком крутые меры вызовут недовольство экипажа, а может быть, и открытый бунт.
— Штурман дельно говорит, — согласился с Чуриным Винблад. — Зачем ожесточать людей?
Никто не согласился с Беньовским, и он был вынужден уступить.
— Считаясь с вашим мнением, господа, на казни не настаиваю, — сказал он. — Но примерно наказать Измайлова и его дружков считаю своим долгом. Моё решение таково — сечь принародно бунтовщиков кошками, а потом высадить на этом острове.
— Сей остров, похоже, необитаем, — заметил Чурин.
— Тем хуже для смутьянов.
И этот приговор был слишком жесток.
— Не забывайте, что вы присягнули беспрекословно повиноваться мне, — резко произнёс Морис Август.
— Тогда зачем вы пригласили нас? — сказал недовольно Степанов.
— Не будем ссориться, господа. Я определил не самую тяжелейшую меру наказания.
Осуждённых вывели на палубу, где столпились все члены экипажа и пассажиры. Беньовский махнул рукой, и два дюжих матроса, одним из которых был Андреянов, выполнявшие обязанности палачей, подхватили под руки Измайлова, сорвали с него рубаху и повалили на скамью. Андреянов железной хваткой обхватил штурманского ученика за ноги, а его напарник методично и расчётливо стал наносить удары по обнажённой спине Измайлова витой из сыромятной кожи плетью. После каждого удара на спине наказуемого оставался багровый кровоточащий рубец. После десятка ударов вся спина Измайлова превратилась в сплошное кровавое пятно. Держался он мужественно и терпеливо, не издал ни одного стона, ни крика, а только до крови закусил губы. Терпеливость штурманского ученика ещё более выводила из себя Беньовского. Но, видя, что наказуемый не выдаёт своей боли, не взывает о милосердии, он на двадцатом ударе приказал прекратить экзекуцию. Двое матросов подхватили Измайлова и увели.
— Достойно держался. Жаль, что не с нами, — с сожалением сказал Степанов.
Вторым секли Зябликова. Он глухо вскрикивал после каждого удара, судорожно бился на скамье.
— Этот, хлипок. Хватило бы с него, — сказал Чурин, обращаясь к Беньовскому.
— Ладно, кончай! — крикнул палачам Беньовский.
Зябликов отделался десятью ударами.
Потом наказывали камчадала Паранчина, переносившего сечение довольно мужественно. Жену Паранчина Лукерью секли лишь для потехи. Задрав ей подол сарафана и оголив ягодицы и спину, палач нанёс ей несильный удар. Женщина заголосила и запричитала, путая русские и камчадальские слова. Отделалась она сравнительно легко — несколькими ударами.
Последним наказывали Софронова. Палачам уже наскучило представление, и секли они его вяло, без прежнего азарта. Да и жалели — всё же свой брат матрос. На этом Беньовский приказал экзекуцию прекратить, так что остальные сообщники Измайлова избежали сечения. В заговоре они играли роль второстепенную, и Морис решил, что достаточно будет припугнуть их назидательным зрелищем.
Высеченных оставили на попечение лекаря Мейдера. Необходимых лекарств, хотя бы мази, затягивающей раны, у него не оказалось. Немец осмотрел наказанных, покачал головой. Глубокомысленно произнёс: «О, майн гот!» — и велел промыть иссечённые спины тёплой водой. На этом лечение и закончилось.
29 мая «Святой Пётр» снялся с якоря и пустился в дальнейший путь. Но прежде чем поднять якорь, Беньовский приказал вывести на палубу наказанных бунтовщиков. Измайлов шёл покачиваясь, как тяжелобольной. Остальные держались относительно бодро.
— Выбросил ли ты, Измайлов, дурь из головы? — спросил, глядя на него в упор, Беньовский. — Поклянёшься ли на Священном Писании, что будешь впредь верно служить мне?
— Нет, такой клятвы я тебе не дам. Ибо ты мошенник и обманщик.
— Мало секли тебя! — прикрикнул на него срывающимся фальцетом Морис, побагровев от злобы.