Катрин Блюм
Шрифт:
— Может быть, и нет… Но, Боже мой! Вы же знаете, что точно ничего сказать нельзя!
— Матье! — закричал Бернар с угрозой в голосе.
— Во всяком случае, он должен был сегодня утром выехать ей навстречу в своем экипаже!
— И он поехал?
— Поехал ли он? Разве я могу об этом знать, если я провел сегодняшнюю ночь в пекарне? — удивился Матье. — Но вы хотите это узнать?
— О, конечно, хочу!
— Ну так нет ничего легче! Вам стоит только спросить об этом в Вилльер-Котре — первый же человек, «у которого вы спросите: „Проезжал ли здесь в своем экипаже в сторону
— Да! Но поехал ли он туда?
— Или поехал, или нет… Вы же знаете, что я — идиот. Я вам сказал, что он должен был туда поехать, но я вовсе не говорил вам, что он туда поехал!
— — Но как ты можешь знать об этом? Действительно, ведь письмо распечатано и запечатано снова…
— Ах! Может быть, Парижанин распечатал письмо, чтобы, как говорится, дописать постскриптум!
— Так, значит, это не ты распечатал и запечатал его снова?
— А зачем, позвольте вас спросить? Разве я умею читать?
Разве я не глупое животное, которому не смогли вбить в голову даже начатков алфавита?
— Это правда, — прошептал Бернар, — но тогда, как же ты узнал, что он должен выехать ей навстречу?
— Так он мне сказал: «Матье, утром нужно вычистить лошадь, так как в шесть часов я должен выехать в экипаже навстречу Катрин».
— И он назвал ее просто Катрин?
— А вы ждете, что он будет церемониться?
— А, — прошептал Бернар, — если бы я был там, если бы я имел счастье это слышать!
— То вы бы дали ему пощечину, как мне или, скорее всего, вы бы ему ее не дали…
— Почему ты так решил?
— Потому что, хотя вы прекрасно стреляете из пистолета, но в лесу у мсье Рэзэна на просеке есть деревья, все изрешеченные пулями, которые доказывают, что он тоже неплохо стреляет; хотя вы прекрасно владеете шпагой, но ведь однажды он дрался на дуэли с помощником инспектора, который в свое время был телохранителем, и, как говорят, славно его отделал!
— Ну и что? — спросил Бернар, — ты думаешь, это меня остановит?
— Я этого не говорю, но, может быть, вы немножко подумаете, прежде чем дать пощечину Парижанину, как вы дали ее бедному Матье Гогелю, который беззащитен, как ребенок!
Чувство, похожее на жалость, смешанную со стыдом, шевельнулось в сердце Бернара, и, протянув руку Матье, он сказал:
— Прости меня, я был неправ!
Матье робко протянул ему свою холодную дрожащую руку.
— Однако, — сказал Бернар, — ведь ты меня не любишь, Матье!
— О, милосердный Боже! — вскричал бродяга, — как вы можете так говорить, мсье Бернар!
— Ведь ты лжешь каждый раз, как только открываешь рот!
— Прекрасно! — сказал Матье. — Предположим, что я солгал… Но зачем мне это нужно, близкий ли друг Парижанин для мадемуазель Катрин, поедет ли или не поедет он встречать ее в своем экипаже? Какое мне до этого дело, с тех пор как мсье Рэзэн, который делает все, что хочет мсье Шолле, ожидая, что тот женится на его дочери Эфрозин, отослал Пьера и взял меня вместо него к себе в услужение? Я должен вам сказать, что он даже и не знает, что я, из преданности к вам, достал из кармана старика это письмо! Этот проклятый мэтр
Бернар, погруженный в свои мысли, комкая письмо в руке, слушал Матье, хотя, казалось, он не понимал, что тот говорит.
Вдруг, повернувшись в его сторону, он бросил письмо на пол и придавил его одновременно ногой и прикладом ружья.
— Да, решительно, Матье, ты… — начал он и внезапно остановился.
— О! Не останавливайтесь, мсье Бернар, — сказал Матье со своим полуглупым-полунасмешливым видом, — не нужно останавливаться, это приносит несчастье!
— Ты мерзавец! — сказал Бернар. — Убирайся отсюда!
И он сделал шаг по направлению к бродяге, намереваясь заставить его уйти силой, если он не захочет уйти добровольно; но, следуя своей привычке, Матье не выказал никакого сопротивления: как только Бернар сделал шаг вперед, он сделал два шага назад. Продолжая пятиться время от времени смотря назад, чтобы найти дверь, Матье сказал:
— Может быть, следовало поблагодарить меня как-нибудь по— другому, мсье Бернар, но так уж вы обычно поступаете… Как говорится, каждый благодарит, как умеет. До свидания, мсье Бернар, до свидания! — И, обернувшись на пороге, голосом, в котором чувствовалась новая волна ненависти, он прокричал: — Вы слышите? Я вам сказал: «До свидания!»
И быстрым движением, столь необычным для его медленной походки (он ходил, как бы засыпая на ходу), он перепрыгнул ров, отделяющий дорогу от леса, и исчез в тени больших деревьев.
Глава VII. Ревность
Но вместо того, чтобы продолжать следить, как поспешно удаляется Матье, произнося угрозы, Бернар снова занялся письмом.
— Да, — прошептал он, — то, что он написал письмо, как и всякий Парижанин, это я прекрасно понимаю, — он ни перед чем не остановится; но чтобы она возвращалась по той дороге, которую он укажет, чтобы он предлагал ей место в своем экипаже, в это я никак не могу поверить!.. А! Черт побери! Это ты, Франсуа? Добро пожаловать! — эти слова были адресованы молодому человеку, с которым мы вместе открыли дверь в дом дядюшки Гийома в первой главе нашего романа.
— Да, клянусь Богом, это я, — сказал он, — я пришел узнать, не умер ли ты от внезапного апоплексического удара!
— Нет еще, — улыбаясь уголками губ, ответил Бернар.
— Тогда — в путь! — воскликнул Франсуа. — Робино, Лафей, Лаженесс и Бертелин уже собрались у Прыжка Оленя, и если старый ворчун застанет нас здесь, когда вернется, то охотиться будут не на кабана, а на нас!
— Да, но… Подойди сюда! — сказал Бернар.
Эти слова были произнесены резким и повелительным тоном, что было необычно для Бернара, и это удивило Франсуа. Но заметив, как побледнел Бернар и как исказились черты его лица, и догадавшись, что письмо, которое он держал в руке, было причиной изменений, которые отразились на лице и в поведении молодого человека, он приблизился, улыбаясь и волнуясь одновременно. Приставив руку к своей форменной фуражке так, как это делают военные, он сказал: