Катрин Блюм
Шрифт:
— А какую же радость ты хотела доставить нам, дорогая крошка?
— Я хотела приехать в шесть часов утра, спуститься на кухню, ничего никому не говоря, и когда бы вы спросили: «Жена, где мой завтрак?», то я бы вам его принесла и, как прежде, сказала: «Вот он, дорогой папочка!»
— О! Ты хотела это сделать, милое мое дитя?!! — воскликнул дядюшка Гийом. Дай я тебя поцелую, как если бы ты это сделала на самом деле! Этот скотина кучер! Не нужно было давать ему чаевых!
— Я думала «так же, как и вы, но, к несчастью, я это
— Когда я увидела белеющую вдалеке крышу моего родного дома, в котором прошла моя юность, я все забыла; я вынула из кармана сто су и сказала моему кучеру: «Вот возьмите, дорогой друг, и да благословит вас Бог!»
— Дорогое дитя! Дорогое дитя! — воскликнул Гийом.
— Но скажите мне, батюшка, — начала Катрин, с самого своего приезда что-то искавшая и не в силах больше продолжать эти молчаливые и бесполезные поиски.
— Да, странно, не так ли? — спросил Гийом, понимая причину беспокойства молодой девушки.
— Мне кажется… — прошептала Катрин.
— …. что того, кто должен был бы быть здесь, нет, — сказал дядюшка Гийом.
— Бернар!
— Да, но будь спокойна, он был здесь недавно и не может быть далеко… Я сейчас побегу к Прыжку Оленя; оттуда все видно на расстоянии полулье и если я его увижу, то я его позову!
— Так вы не знаете, где он сейчас?
— Нет, — сказал Гийом, — но если он находится в четверти лье отсюда, то он узнает мою манеру звать!
И с этими словами дядюшка Гийом, который так же, как и Катрин, не понимал, почему Бернара до сих пор нет дома, быстро вышел из дома и направился, как он сказал, к Прыжку Оленя.
Оставшись наедине с Франсуа, Катрин подошла к молодому человеку, который молча наблюдал всю эту сцену, и пристально посмотрела на него, как будто бы хотела прочитать в его сердце, не скрывает ли он от нее что-либо.
— А ты, Франсуа? — спросила она. — Ты знаешь, где он?
— Да, — ответил Франсуа, утвердительно кивая головой.
— Ну, так где же он?
— На дороге, ведущей в Гондревиль!
— На дороге, ведущей в Гондревиль? — воскликнула Катрин. — О, Боже мой!
— Да, — сказал Франсуа, подчеркивая эти слова, чтобы придать им ту важность, которую они имели на самом деле, — он поехал вам навстречу!
— Боже мой! — воскликнула Катрин с «возрастающим волнением, — я благодарю тебя, милостивый Господи, что ты внушил мне мысль вернуться через Ферте-Милон, вместо того, чтобы воз вращаться через Вилльер-Котре!
— Тсс! Вот возвращается матушка, — сказал Франсуа. — Ах, она забыла сахар!
— Тем лучше! — воскликнула Катрин.
Затем, бросив взгляд на матушку Ватрен, которая, поставив кофе на буфет орехового дерева, удалилась в поисках сахара, как говорил Франсуа, она подошла к молодому человеку и взяла его за руку.
— Франсуа, — сказала она, — друг мой, окажи мне одну услугу!
— Одну услугу? Десять, двадцать, тридцать, сорок! Я к вашим услугам, в любое время дня и ночи!
— Хорошо!
— И это все? — воскликнул Франсуа, сделав движение, чтобы выйти через дверь, выходящую на большую дорогу. Однако Катрин с улыбкой остановила его. — Нет, только не так! — сказала она.
— Вы правы, я идиот! Ведь если старый ворчун меня увидит, он спросит: «Куда ты идешь?» И вместо того, чтобы выйти через дверь, выходящую на дорогу, Франсуа выпрыгнул в окно, выходящее в лес. И как раз вовремя: Марианна уже возвращалась с сахаром.
— А, на этот раз вот и матушка! — сказал Франсуа.
И, сделав последний знак Катрин, он исчез в тени больших деревьев.
— Будьте спокойны, мадемуазель Катрин, я вам его приведу! — сказал он.
Действительно, матушка Ватрен уже возвращалась с кофе и, словно бы она давала его ребенку, обратилась к Катрин с такими словами:
— Вот, возьми свой кофе, подожди, он может быть слишком горячим. Я подую на него.
— Спасибо, мамочка! — сказала Катрин, с улыбкой беря чашку. — Уверяю вас, что с тех пор, как я от вас уехала, я научилась сама дуть на кофе!
Марианна посмотрела на Катрин со смешанным чувством нежности и восхищения, улыбаясь и кивая головой. Затем она спросила:
— Тебе было очень трудно уехать из большого города?
— О, совсем нет! Я никого там не знала! — Как? Ты не жалеешь о красивых молодых людях, спектаклях, прогулках?
— Я ни о чем не жалею, дорогая матушка!
— Ты никого там не любила?
— Где?
— В Париже!
— В Париже? Нет, никого!
— Тем лучше! — воскликнула старушка, всецело занятая своей идеей, которую так плохо принял Гийом. — У меня есть мысль об устройстве твоей жизни!
— Об устройстве моей жизни?
— Да, ты ведь знаешь, что Бернар…
— О дорогая мамочка! — радостно воскликнула Катрин, введенная в заблуждение подобным началом.
— Да, Бернар…
— Да, Бернар? — повторила Катрин с каким-то страхом.
— Итак, — продолжала старушка доверительно, — Бернар любит мадемуазель Эфрозин!
Катрин вскрикнула и смертельно побледнела.
— Бернар, — прошептала она дрожащим голосом. — Бернар любит мадемуазель Эфрозин? Боже мой! Что вы сказали, матушка!
И, поставив на стол чашку с кофе, который едва отведала, она без чувств упала на стул.
Когда матушку Ватрен преследовала какая-нибудь идея, то она была неспособна видеть ничего, кроме этой идеи, и, как и все упрямые люди, сознательно закрывала глаза на все остальное.
— Да, — продолжала она, — Бернар любит мадемуазель Эфрозин, и она тоже любит Бернара, осталось только сказать: «Я согласна!», и дело сделано!
Катрин вздохнула и, достав платок, вытерла им вспотевший лоб.
— Но дело в том, — продолжала матушка Ватрен, — что старик этого не хочет!