Катрин и хранитель сокровищ
Шрифт:
Живым пламенем, парящим и сияющим в медно-красном свете костра, они кружились и изгибались в неистовом танце. Катрин была очарована этой красотой. Эти гибкие девушки были подобны жрицам какого-то непонятного, неизвестного культа. Закрыв глаза, они поднимали свои лица вверх, подставляя их струящемуся лунному свету… Все цыганское племя, казалось, заразилось неожиданной буйной радостью, и люди все быстрее хлопали в ладоши в такт музыке. Несколько жителей деревни, собравшихся посмотреть, что происходит, чувствовали себя не совсем удобно. Они стояли у стен таверны, и Катрин едва могла различить их лица — одновременно жадные и недоверчивые. Неожиданно над резкой, острой
— Что это? — прошептала Эрменгарда, подходя к Катрин.
— Это Сара! Она поет!
— Это я понимаю… что за удивительный голос? Странный… но замечательный!
Сара никогда не пела так, как в эту ночь. В дымной таверне Жако де ля-Мера она пела о печали, а теперь она пела о буйной радости кочевой жизни, о бесконечных просторах и быстрой езде. Катрин видела, как Сара сидит, обхватив руками колени, посылая к усыпанному звездами небу свою странную песню. Неожиданно Сара встала и простерла руки к большой полной луне, как бы желая обнять ее. Танцующие и поющие соединились, и их песня покатилась по спящей деревне, как раскаты грома…
С диким криком танцовщицы срывали свои одежды, открывая стройные, смуглые, обнаженные, блестящие от пота тела. Где-то внизу, под окнами Катрин, крестьянки пытались заставить своих сопротивлявшихся мужей уйти домой.
— О! — воскликнула Эрменгарда.
Катрин улыбнулась. Во Дворе Чудес и в таверне Жако де ля-Мера она видела слишком многое, чтобы быть шокированной. Она не находила ничего предосудительного в наготе молодых красивых девушек. Их великолепные тела двигались с гибкой грацией, прекрасные, как статуи, оживленные колдовством; глаза мужчин-цыган блестели, как раскаленные угли. Луна вновь спряталась за пелену туч, костер угас до неясного красного свечения. Мало-помалу темнота охватила все вокруг.
Мужчина, сидевший перед костром, вскочил и, схватив одну из девушек, унес ее на руках в кусты. За ним последовал другой…. третий… Сара все еще пела, но теперь ночной воздух был полон вздохов и шепота. Эрменгарда оттолкнула Катрин от окна и закрыла его. Катрин увидела, что лицо подруги густо покраснело, и не могла не засмеяться.
— О Эрменгарда, они тебя шокировали!
— Нет, я не шокирована… но я намерена хорошенько выспаться, а подобные зрелища вредны для женщины моего возраста… или для твоего, когда твой муж так далеко.
Катрин не ответила. Она чувствовала, что графиня права и что разумнее отвернуться от царящей вакханалии. Но в эту ночь она долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Время от времени она слышала голос Сары, скорее мурлыкающий, чем поющий, в сопровождении нежных аккордов лютни. Затем мало-помалу все стихло.
Проснувшись на следующее утро, Катрин первым делом побежала к окну. Она распахнула деревянные ставни и высунулась наружу, окунувшись в свежий утренний воздух. У нее вырвалось странное тревожное восклицание: от цыганского табора не осталось и следа… за исключением черных кругов на траве, там, где были костры.
Должно быть, цыгане ушли очень рано, еще до рассвета, растаяв в сумеречном свете, как сновидения. Вокруг было тихо и спокойно. Вакханалия минувшей ночи рассеялась, как дым от лагерных костров. Кто-то свистел. Катрин увидела, что это один из солдат эскорта, и обратилась у нему:
— Скажи мессиру де Руссэ, что я хочу поговорить с ним.
Человек улыбнулся, поклонился и исчез за углом.
Через несколько минут Жак де Руссэ постучался в дверь комнаты, занимаемой
— Вы видели Сару сегодня утром? — спросила Катрин, слишком взволнованная для того, чтобы ответить на уважительное приветствие молодого человека.
— Нет, но один из моих людей видел ее на рассвете.
Она ушла с цыганами.
— Ушла?
Сильная боль утраты пронзила Катрин, и она почувствовала, что может разреветься, как маленькая потерявшаяся девочка. Эрменгарда была права: давние узы привязанности и нежности мало значили для Сары в тот момент, когда ее искушало очарование прежней бродячей жизни. Катрин была вынуждена признать то, что не хотела признавать накануне вечером. Она опустила голову, и Жак увидел, как по ее щеке побежала слеза.
— Что? Вы плачете? — удивленно спросил он.
— Да… Сейчас я приду в себя. Спасибо, Жак. Мы будем готовы через час. Пожалуйста, проследите, чтобы все было в порядке.
Она отвернулась к окну, чтобы спрятать свои слезы, и смущенный Жак не рискнул даже попытаться ее утешить.
Эрменгарда пожала плечами и из глубины своей удобной кровати сделал ему знак уйти. Как только за ним закрылась дверь, она вскочила с постели, босиком подбежала к Катрин и обняла ее.
— Поплачь хорошенько, моя дорогая… Я никогда не думала, что то, что я сказала вчера вечером, так быстро сбудется! Ты не должна думать, будто Сара тебя не любит, — это просто означает, что Сара принадлежит к племени перелетных птиц. Есть вещи, которым они ни в силах противиться. Они уходят, но всегда возвращаются.
Катрин покачала головой, сдерживая рыдания.
— Она никогда не вернется! Она вновь нашла свой народ, свою родную стихию… но мне действительно больно от того, что она ушла не попрощавшись.
— Вероятно, она думала, что у нее не хватит мужества уйти, если она придет прощаться… Теперь одевайся, Катрин, и поедем своей дорогой. Здесь слишком тяжело!
Час спустя носилки, в которых путешествовали две женщины, вновь были в пути. Солнце стояло уже высоко. Жак де Руссэ напевал про себя какие-то песни. Он ехал недалеко от них, не смея взглянуть на Катрин. Она продолжала прикладывать к глазам свой кружевной платочек, и молодой человек был огорчен своей неспособностью ее утешить. Ехали молча. К полудню пересекли границу Бургундии, не встретив Сару и ее цыганского племени. Казалось, они растворились в утреннем воздухе.
Катрин была искренне рада вернуться в свой дом на улице Пергаментщиков и найти там Абу — аль-Хайра, занятого, но дружелюбного, как всегда, и готового встретить ее. Маленький доктор теперь редко покидал свою лабораторию, где, благодаря щедрости Гарэна, у него было все необходимое для экспериментов. Посыльные продолжали прибывать из Брюгге и Венеции с оборудованием, травами, металлами и специями, из которых доктор готовил снадобья и лекарства. Вид Катрин, закутанной в покрывала и повязки, вызвал у него такую же реакцию, как нападение на произведение искусства. Он впал в ужасную ярость, и Катрин не посмела признаться, что именно Гарэн виноват в этом. Кроме того, она не хотела разрушать ту благодарность и уважение, которые мавританский доктор питал к своему хозяину и покровителю. Катрин рассказала Абу-аль-Хайру туманную историю о падении с лошади, когда ехала через поле, покрытое колючим кустарником. Абу-аль-Хайр из вежливости сделал вид, что поверил.