Катрин. Книга третья
Шрифт:
Катрин благоразумно решила войти в Монсальви пешей. Раз супруг ее все еще не показывался, то и ей не стоило привлекать к себе внимание, а не заметить Морган было просто невозможно. К тому же кобыла могла приглянуться кому-нибудь из этих мерзавцев. Спрыгнув на землю, Катрин отвела Морган подальше в лес, где ее нельзя было увидеть с тропы и уж тем более из деревни. Нежно погладив встревоженную лошадь, она попросила ее стоять спокойно, а сама направилась в Монсальви.
Катрин была одета в шерстяное коричневое платье, почти полностью скрытое широким серым плащом. В этом наряде, достаточно скромном и пропылившимся в дороге, она могла
— Живее, деревенщина! Поторопись, а то пропустишь зрелище…
Зрелище? Катрин не могла понять, что они имеют в виду, и в тревоге спрашивала себя, что случилось.
Прибавив шагу, она прошла под круглым сводом ворот и оказалась на единственной узкой улице деревни, на которой теснились, прячась в тени монастыря бенедиктинцев, низенькие домишки Монсальви. Из церкви по-прежнему несся погребальный звон колоколов, и Катрин казалось, что эти мрачные звуки раздаются у нее прямо над ухом. По улице шли люди, большей частью в лохмотьях, понурив голову и шаркая ногами.
Выйдя на небольшую площадь, в глубине которой стояла романская церковь, молодая женщина увидела молчаливую толпу, которая с каждым мгновением становилась гуще, ибо в нее вливались те, что шли от ворот, и те, что выходили из церкви, с пепельной отметиной на лбу. Люди старались не смотреть на вооруженных солдат, сгрудившихся у портала вокруг человека, закованного в цепи. Это был маленький уродливый горбун, и на его сером лице тоже красовалась отметина из пепла. Он был одет в обноски, поражавшие своей нелепостью и яркими, кричащими цветами, что особенно бросалось в глаза, ибо у него было мертвенно-бледное лицо и мутный взгляд, в котором сквозил ужас. Красно-зеленые широкие штаны топорщились, на коротких кривых ножках, желтая рубаха с нашитыми на ней погремушками плотно облегала горбатую грудь и спину. Довершали костюм большой красный плащ и картонная корона на голове. Наряд этот был так странен, что мог вызвать улыбку, если бы человек, носивший его, не трясся от страха.
Кроме гогочущих полупьяных солдат, ни у кого не было желания смеяться, и Катрин видела только опущенные глаза, сжатые от бессильного гнева кулаки и лица, опухшие от слез. Время от времени из толпы вырывалось чье-то сдавленное рыдание, будто вторившее медленному похоронному перезвону колоколов. Эта толпа, застывшая от ужаса и горя, являла собой разительный контраст с веселой группой наемников, столпившихся возле портала.
Из церкви теперь доносилось пение заупокойной литургии. Через открытые настежь двери портала виднелся алтарь, уставленный горящими свечами. Катрин всматривалась в лица людей, не в силах понять, что происходит. Где же, в конце концов, Арно, Готье, Сатурнен… и все остальные? Ей казалось, будто она видит какой-то кошмарный сон, и хотелось ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что она не спит.
Толпа вдруг качнулась. Послышался глухой ропот. Под каменным фронтоном с простодушными по-деревенски скульптурными изображениями святых показался маленький старик в митре и с жезлом в руке. Рядом с ним важно выступал рыцарь с костлявым лицом. Погнувшийся панцирь и шелковый плащ не могли скрыть его ужасающей худобы. Коричневая от загара кожа словно была натянута на череп.
Еще до того как костлявый рыцарь заговорил, Катрин поняла, что видит наемника Валета, разорившего замок Монсальви. Он окинул злобным взором толпу крестьян, которые инстинктивно жались друг к другу, а затем хрипло расхохотался.
— Трусливые зайцы! — крикнул он. — Разве так празднуют погребение мессира Карнавала? Почему не смеетесь, почему не поете и не пляшете? Сегодня первый день Великого поста, когда все должны каяться и молиться… Вам дадут такую возможность, но сегодня я своей волей приказываю веселиться! А ну, заводите песни и хороводы!
Колокола смолкли, и на площади воцарилось тяжелое молчание. Поднявшийся ветер теребил волосы на склоненных головах. Никто не шевельнулся в ответ на приказ Валета. Где-то звучно хлопнул ставень… Словно из глубины веков до Катрин донесся слабый дребезжащий голос аббата.
— Дети мои, — мягко произнес он… Однако Валет грубо прервал его.
— Тише, аббат! Здесь говорю я! Эй, вы, оглохли, что ли? Слышали, что я сказал? Всем петь и плясать… На проводах мессира Карнавала поют веселые песни, разве не так? Ну, заводите «Прощай, мессир Карнавал…». Начинайте хором, я хочу слышать всех!
Закованный горбун внезапно рухнул на землю. Плечи его сотрясались от рыданий. Стоявшие вокруг него солдаты и стражники на стенах монастыря натянули луки, целясь в обезумевшую от страха толпу… Сердце Катрин остановилось. Она задыхалась от бессильной ярости, от ненависти к этому мерзавцу, от негодования на Арно, который все не появлялся, хотя было самое время. Где же он? Что с ним случилось? Разве могут двадцать пять человек испариться неведомо куда?
Стон, которым ответила толпа на брань Валета, постепенно перешел в песню-едва слышную песню пополам с плачем под аккомпанемент завываний ветра.
— Громче! — завопил Валет. — Пойте громче! Или я заставлю вас умолкнуть навсегда!
В воздухе просвистела стрела, нацеленная поверх голов, но и этого предупреждения оказалось достаточно. Голоса зазвучали громче, уверенней. Катрин почувствовала, что у нее мутится в голове от бешенства. Она уже хотела броситься на свирепого главаря наемников, чтобы расцарапать ему лицо, а там будь что будет! О последствиях она не желала думать, ибо ее великодушное сердце не могло снести такого надругательства над беззащитными людьми. Однако в этот самый момент ее ухватила за локоть мозолистая рука.
— Молю вас, не двигайтесь, госпожа Катрин! Вы погубите нас…
Рядом с ней стоял старый Сатурнен. Голову он держал прямо и открывал рот как можно шире, чтобы со стороны казалось, будто он поет. Седые волосы падали ему на глаза.
— Что вы здесь делаете? — прошептала она. — И где мой супруг?
— Здесь его нет. Он ожидает своего часа. Скорее вы, благородная госпожа, должны объяснить, что здесь делаете… Если мессир Арно узнает…
Она не расслышала, ибо его слова заглушила веселая карнавальная песня, которую крестьяне пели с мрачным ожесточением. Перед церковью, оскалив в злобной улыбке гнилые зубы. Валет отбивал такт мечом. Солдаты грубо подняли несчастного Карнавала и заставили плясать, безжалостно дергая за цепи.