Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц (сборник)

Перес-Реверте Артуро

– Не могу себе представить, что ты назовешь имя дамы не там, где надо.

Как по книге, читала она мысли, проносившиеся в моей голове. Я гордо выпрямился:

– За меня можешь не опасаться! Но в это дело вовлечено еще много людей.

Она сделала вид, что не понимает моего намека.

– Это ты, наверно, про своего друга Нахалатристе?

Я промолчал и отвел глаза. Ответ она увидела у меня на лице и с презрением сказала:

– Я считала тебя благородным человеком.

– Я таков и есть.

– И еще я думала – ты меня любишь.

– Люблю.

В раздумье она прикусила нижнюю губу. Глаза ее казались хорошо отшлифованными сапфирами – тепла в них было примерно столько же.

– Ну что – ты уже продал меня кому-нибудь?

В этих словах слышалось такое презрение, что я потерял дар речи. И не сразу сумел прийти в себя и возразить.

«Не

воображай, – хотел сказать я, – что скрою все это от капитана». Но слова мои были заглушены грянувшими в эту минуту трубами – на верхней площадке парадной лестницы показалась августейшая чета. Анхелика обернулась и подобрала подол.

– Мне надо идти… – Она торопливо что-то обдумывала. – Быть может, мы еще увидимся.

– Где?

Чуть поколебавшись, она как-то странно взглянула на меня – странно и так пронизывающе, что я почувствовал себя совершено голым.

– Дон Франсиско де Кеведо берет тебя с собой в Эскориал?

– Да.

– Вот там и увидимся.

– Как я найду тебя?

– Ты глуп. Я сама тебя найду.

Это звучало не столько обещанием, сколько угрозой. Или и так, и эдак одновременно. Я глядел ей вслед, и, обернувшись, она послала мне улыбку. Боже милосердный, в очередной раз подумал я, как она прекрасна! И как ужасна… Пройдя колонны, Анхелика двинулась вниз, вслед за королем и королевой, которые уже спустились по лестнице и теперь принимали приветствия Оливареса и остальных. Затем все вышли на улицу, и я поплелся за ними, предаваясь самым черным мыслям и горестно припоминая стихи, что дал мне однажды переписать преподобный Перес:

В обман поверив, истины страшиться,пить горький яд, приняв его за мед,несчастья ради, счастьем поступиться,считать блаженством рая тяжкий гнет, —все это значит: в женщину влюбиться;кто испытал любовь, меня поймет [28] .

А на улице сияло солнце, и, черт возьми, зрелище открывалось волшебное. Король, который галантно вел королеву под руку, надел в тот день костюм для верховой езды, затканный серебряной ниткой и перепоясанный красным тафтяным кушаком, прицепил, натурально, шпагу и шпоры в знак того, что он, юный и искусный наездник, часть пути проделает в седле, рыся у кареты ее величества. А за каретой этой, запряженной шестеркой великолепных белых коней, двинутся четыре других, где разместятся двадцать четыре фрейлины и камеристки. На площади Филиппа и Изабеллу первым приветствовал папский легат кардинал Барберини, собравшийся в Эскориал в компании с герцогами де Сессой и де Македой, а за ним уже – все прочие. Их величества взяли с собой дочь, инфанту Марию-Евгению – крошку нескольких месяцев от роду несла на руках кормилица, – брата и сестру короля – инфантов дона Карлоса и донью Марию, ту самую, за которую безуспешно сватался принц Уэльский, – а также кардинала-инфанта дона Фернандо, архиепископа Толедского, будущего генерала и наместника Фландрии: это под его началом мы с капитаном Алатристе спустя несколько лет будем резать протестантов и шведов при Нордлингене. Из приближенных короля особенно выделялся граф де Гуадальмедина в необыкновенно изысканном французском кафтане. Чуть поодаль стоял и дон Франсиско де Кеведо с Оливаресовым зятем маркизом де Личе, который славился тем, что во всей Испании не было человека безобразней его, но при этом женат был на одной из первых придворных красавиц. И вот, когда монархи, кардинал и вельможи расселись по своим экипажам, и их, высоким стилем выражаясь, колесничие щелкнули бичами, и кортеж тронулся в сторону Санта-Мария ла Майор и к Пуэрта-де-ла-Вега, народ, придя в полнейший восторг от всего происходящего, принялся рукоплескать без передышки, так что ликующие клики достались даже на долю тому тарантасу, где вместе с челядью маркиза де Личе пристроился и я. Ибо в бессчастной нашей отчизне народ готов был ликовать по любому поводу.

28

Перевод В. Резниченко.

…По соседству, в старом «Лазарете арагонцев», прозвонили к ранней заутрене. Диего Алатристе уже проснулся и лежал с открытыми глазами на своем топчане; затем сел, зажег свечу и принялся

натягивать сапоги. Времени было достаточно, чтобы до рассвета поспеть к скиту Анхеля, но в его положении пересечь весь Мадрид и перейти на другой берег Мансанареса – это, знаете ли, дело нелегкое. Тут лучше прийти на час раньше, чем на минуту позже. Так что, обувшись, капитан налил воды в лохань, умылся, погрыз ломоть хлеба, чтобы заморить червячка, и довершил туалет – влез в нагрудник из буйволовой кожи, пристегнул к поясу шпагу и кинжал, рукоять которого обмотана была тряпкой, чтобы не звенела об эфес, и во исполнение той же задачи шпоры не прицепил, а спрятал до поры в карман. За пояс сзади заткнул два пистолета Гвальтерио Малатесты – трофеи достопамятного гостевания на улице Примавера, – еще накануне тщательно вычищенные, смазанные и заряженные. Набросил на плечи плащ, скрыв им стволы, нахлобучил шляпу, огляделся – не забыл ли чего? – дунул на свечу и вышел на улицу.

Было холодно, и он поплотней завернулся в плащ. Сообразив во тьме, куда идти, капитан вскоре оставил позади улицу Комадре и вышел на угол Месон-де-Паредес. Там, у фонтана Кабестрерос, на мгновение замер, ибо ему почудились какие-то шорохи, а потом двинулся дальше и мимо закрытых по раннему времени дубильных и кожевенных мастерских выбрался туда, где в свете фонаря, горевшего со стороны площади Себада, возвышалась мрачная громада новой скотобойни, которую можно было найти и в самом кромешном мраке по запаху тухлятины. Он уже огибал бойню, когда вновь и теперь уже без всякого сомнения услышал за спиной шаги. Либо кому-то оказалось с ним по пути, либо кто-то идет следом. Предполагая худшее, Алатристе вжался в нишу, сбросил плащ, передвинул один из пистолетов вперед и обнажил шпагу. Так постоял минутку, сдерживая дыхание и прислушиваясь, пока не убедился, что шаги приближаются. Снял шляпу, чтоб не выдать себя, осторожно высунулся из своего укрытия и заметил медленно надвигающийся силуэт. Может быть, просто совпадение, мелькнуло у него в голове, но береженого Бог бережет. А потому вновь надел шляпу, стиснул шпагу и, когда пешеход поравнялся с ним, выскочил из ниши.

– Чтоб тебя разорвало, Диего!

Меньше всего в этот час и в этом месте ожидал капитан Алатристе увидеть перед собой Мартина Салданью. Лейтенант альгвасилов – или, скорее, тень, наделенная его зычным голосом, – испуганно шарахнулся назад, обнажив шпагу, причем быстрей, чем можно об этом рассказать. З-з-зык, – просвистел, покидая ножны, клинок, тускло блеснув во тьме, и Салданья с проворством, которое, как сказал наш великий комедиограф, «достигается упражнением», принял оборонительную позицию. Алатристе, пощупав ступней, убедился, что почва ровная и гладкая, прижался к стене левым плечом, защищая эту сторону туловища. Таким образом, он мог свободно действовать правой, тогда как лейтенанту это, наоборот, помешало бы.

– Не скажешь ли мне, каким ветром занесло тебя сюда? – осведомился Алатристе.

Салданья медлил с ответом, пошевеливая из стороны в сторону вытянутым вперед клинком. Без сомнения, он опасался, что давний его приятель применит старинный трюк, которого и сам не чурался: продолжая говорить, предпримет атаку. Это отвлекает внимание – пусть хоть на мгновение, но и мгновения вполне достаточно, чтобы получить дюйма три толедской стали в грудь.

– Х-х-ху…рмы поесть не хочешь ли? – вопросом на вопрос ответил он.

– И давно ты за мной следишь?

– Со вчерашнего дня.

Алатристе призадумался. Если это правда, у лейтенанта было времени в избытке, чтобы наглухо обложить заведение Барыги и вломиться туда с десятком стражников.

– Отчего же ты в одиночестве?

Салданья вновь помолчал, словно подыскивая слова.

– Я не по службе, – наконец проговорил он. – Частным образом.

Капитан оглядел широкоплечий приземистый силуэт.

– Пистолеты при тебе?

– Не все ль тебе равно? Я же тебя не спрашиваю, чем ты богат сегодня. Наше дело решим на шпагах.

Голос его звучал гнусаво, – должно быть, сказывался сломанный нос. Алатристе счел вполне разумным, что лейтенант воспринимает как свое личное дело и его побег из кареты, и убитых стражников. Это в духе Салданьи – разобраться с обидчиком самому, с глазу на глаз.

– Сейчас не время, – ответил капитан.

На это альгвасил с расстановкой и тоном спокойного упрека ответил:

– Мне… кажется, Диего… ты забыл… с кем разговариваешь.

Поглядывая на то, как тускло мерцает перед ним полоска стали, Алатристе в нерешительности поднял было и вновь опустил свою шпагу.