Кавалер Золотой Звезды
Шрифт:
— А ты чего остался? — не подымая головы, спросила Лена.
— Лена, да ведь это же я, Ванюша… шофер райисполкома.
— Вижу, — сказала Лена, не отрываясь от дела.
— Помнишь, как мы ночевали у вашей мамаши?
— Понравилось? — Лена поправила рукой спадавшие на лоб кудри. — Приезжайте еще!
— Да мы с Сергеем Тимофеевичем были у вашей мамаши, а только никого там не застали.
— Были у матери и никого не застали? Смешно!
Ванюше сделалось жарко. Он снял шапку и пригладил ладонью белую чуприну.
— Лена, а тебя там не было… а мне так хотелось с
— Это зачем же?
— А так, запросто…
Лена удивленно подняла голову, и этот ее строгий взгляд, и ее румяное лицо показались Ванюше такими красивыми, что он уже не мог устоять и присел на столб.
— Лена, в тот вечер…
Ванюша не договорил. Лена вдруг рассмеялась и так радостно, что и ее смех, и белые зубы, и голубые с крапинками глаза были Ванюше до того приятными, что он, и сам не зная отчего, тоже рассмеялся.
— Ванюша, — сказала она ласково, — ты не вспоминай тот вечер… Он давно прошел и уже никогда не вернется, а лучше помоги мне…
— Леночка! — Ванюша вскочил. — Приказывай все, что хочешь, — вмиг сделаю! Да если ты только скажешь…
— А Сергей? Скоро тебе нужно ехать.
— Теперь все обождет! И Сергей Тимофеевич, и все на свете! Раз я решился…
— На что же ты решился? — при этом Лена так улыбнулась, что у Ванюши потемнело в глазах.
— На то я решился, на то… — Ванюша тяжело вздохнул:- На все я решился, потому как люблю тебя, Лена!
— Меня? Так я же замужем была! Разве ты не знаешь?
— Ничего мне не надо знать, ежели ты мне по душе…
— Ва-ню-ша! Ой, какой ты страшный!
— Сам я теперь не свой, вот и страшный!.. Лена, говори, что мне делать?
— Помоги яму вырыть.
— Хоть десять! — Ванюша ударил шапкой о землю, снял пояс, засучил рукава. — Давай лопату! Где рыть?
— Милый Ванюша! Ты не страшный, а очень славний!
Ванюша вонзил острие лопаты в землю, наступил ногой и уже ничего не слышал.
Прошла неделя, и по Усть-Невинской поднялись, как лес, столбы, отсвечивая на солнце белыми серьгами изоляторов. Вид станицы как-то сразу изменился. От непривычки и улицы казались шире, и дома выше, и изгороди исправней. Будто б все оставалось прежним: и деревья, как и во всякую весну, дружно покрывались зеленью, а только вдоль садов возвышались столбы, и на них то там, то здесь карабкались электрики, уже натягивая провода: и яблони, как всегда, зацвели буйным цветом, а только на фоне этой пышной белизны величественно рисовались все те же столбы… На площади они описали размашистый круг, а затем разбежались кто куда: одни по улицам, другие вдоль реки, третьи к амбарам и на колхозные дворы, а самая длинная цепь, обогнув Верблюд-гору, протянулась к саманному домику птицеводческой фермы…
А курам в это время не было решительно никакого дела до того, подошли на птичник столбы или не подошли: они встречали весну таким крикливым кудахтаньем, что оно было слышно в станице. В курник, где ярусами вдоль стены, точно ложи в театре, висели плетенные из соломы гнезда, набилось столько хлопотливых несушек, что там образовался настоящий куриный базар. «Я-я несу яйцо! Я-я несу яйцо! А я уже снесла! А я уже снесла!» — разносилось на
Петухи тоже были небезучастны: одни стояли у порога, другие взбирались на крышу и, поднимая головы, кричали изо всей силы:
«А что там за шум! А-а! Мы знаем, что там за шум! А-а! Мы знаем, почему все разом кричите!..»
Молодой, зимней выводки петушок с острым, еще не вполне оформившимся гребешком и куцым хвостом молодцевато взлетел на крышу невысокого сарайчика и, топча солому длинными, еще без крючковатых шпор ногами, кричал что есть мочи: «Ага! Я же вам говорил, что пришла весна!»
— Ой, какой же крикун! — сказала Ирина, глядя на молодого петуха. — Все орут — и он туда же!
Ирина вошла в птичник. Длинное и низкое помещение с широкими на юг окнами было залито солнцем. Свет падал полосами, и куры, сбившись у гнезд, казались не белыми, а с зеленоватым отливом на спинках и на шеях. Над головой у нее с паническим криком пролетела курица. Ирина подошла к гнезду. В нем лежала белая горка яиц, — видимо, в этот день побывала здесь не одна несушка. Ирина подоткнула фартук и осторожно начала брать яйца. В другом конце птичника Марфа Игнатьевна тоже выбирала яйца и складывала их в корзину, надписывая на каждом дату и порядковый номер.
— Иринушка! — крикнула мать. — Не приезжал Сережа?
— Обещал, а почему-то нету.
— Ну, приедет, ежели обещал! Дорога теперь у него одна, да к тому еще и знакомая.
Вот уже прошел месяц, как Ирина считалась невестой Сергея, приближалось и время, когда она станет его женой. Все эти дни, занималась ли она с Виктором, или была занята каким делом, находилась ли одна, или в компании, мысленно она постоянно была с Сергеем.
Постепенно, сама того не замечая, Ирина научилась понимать Сергея с полуслова, умела по взгляду, по одной лишь улыбке или по движению его широких бровей узнавать, чем он взволнован или обрадован. И, может быть, потому, что Ирина так часто и подолгу думала о нем, в ней произошли любопытные перемены: она жила теми же интересами и заботами, какими жил Сергей, и это ее радовало…
Если Сергею хотелось, чтобы как можно быстрее был завершен в районе сев, то такое же желание возникало и у нее, и она, сочувствуя ему, говорила: «Сережа, а ты дай указания председателям, чтобы они поторопились…» Как-то раз Сергей в разговоре с ней похвалил Стефана Петровича Рагулина, — и Ирина согласилась с ним, что лучшего председателя колхоза нельзя найти во всем районе. Сергей пожаловался ей, что не любит сидеть на слишком затянувшихся заседаниях, — и Ирина уже считала, что нужно проводить заседания короткие… Из-за Сергея Ирина поссорилась с Анфисой.
Случилось это в тот день, когда по просьбе Ниловны, Анфиса и Семен пришли на птичник проведать свою будущую родственницу. Ирина встретила гостей радостно, пригласила в хату, усадила за стол и накормила обедом. Семен был в черной, из мелкого курпея, кубанке, которую купил на базаре, и в этом наряде «под казака» он был смешным, не таким, каким встретила его Ирина на полустанке.
— Семен, это ты что же — в казаки приписался? — спросила Ирина.
— Фасонит, — сказала Анфиса, — бате угождает.