Кавалеристы

Драбкин Артем

Климов Александр Митрофанович

Александр Климов с матерью. Фото времен войны

Я родился в 1924 г., 24 апреля, в деревне Новоивановка, Симферопольский район. Отец у меня был донской казак, воевал у Деникина, в Крым попал вместе с Врангелем, за это его, когда все узнали, в 1932 г. исключили из колхоза. Мать моя – немка, девичья фамилия Моршель, и национальность матери мне приходилось скрывать всю войну. Только в 1983 г. я в первый раз указал в анкете, там был такой вопрос: «По какой причине родители попали за границу?» – что «По национальности». Так я всю жизнь скрывал это. В 1932–1933 гг. перенес голод, тогда весь Советский Союз голодал.

В 1933 г. отец умер от бронхита, и мы остались: мать, Оля, Тамара и я. Ходили с мамой в лес и желуди собирали. Но все пережили, мамины родственники, немцы, нам помогли. Выжили мы, живы остались. В Новоивановке я жил до 1941 г. В 1941 г. я, с неоконченными шестью классами, 16 марта поступил в школу железнодорожного отряда ФЗО (фабрично-заводское обучение) № 6 пос. Армянска. В ФЗО мы строили железную дорогу Армянск –

Херсон. Там и застала меня война. Я как раз был дежурным по столовой, кто-то пришел и сказал: «Ребята, война, Севастополь бомбили!» Тут все расплакались, а я с матерью-то поругался, в отряд ФЗО по злости ушел. Что делать? Я подговариваю одного товарища, из соседней деревушки Бура, Сережу Маслякова, и мы с ним дезертировали из ФЗО, со станции Каланчак Херсонской области. Боялись железнодорожной милиции, но удачно домой пришли, пять суток побыли и вернулись в Армянск. Там видим – наши же вагоны, нашего отряда ФЗО стоят, с Каланчака притащили уже. Я говорю: «Сережа, что-то пахнет табаком», пошли мы в свой вагон, нам навстречу мастер идет: «Климов, Масляков, идите в штаб, возьмите на три дня отпуск и съездите домой». Ты понял? Берем еще на три дня, и я пообещал матери, что я вообще вернусь домой, ведь мы знали, что нас будут куда-то эвакуировать, я не хотел в эвакуацию. Но после моего возвращения в отряд наш состав ночью из Армянска был отправлен в эвакуацию. Когда в Джанкой прибыли, я решил сбежать. Вылез я из вагона на разведку, только отошел, а тут в пятнадцати метрах стоит милиционер-железнодорожник, я смотрю, у всех вагонов стоят с обеих сторон. Ведь нас было 600 человек, до Джанкоя 250 умудрились дезертировать. Я же сбежать не смог. Снова хотел сбежать в Мелитополе, но ребята меня уже отговорили, и так я попал в г. Магнитогорск 18 августа 1941 г. В этот день из Крыма были депортированы немцы, в том числе и моя семья. Так их выслали на Кавказ, потом они вернулись в Новоивановку в 1942 г., когда уже немцы Кавказ захватили.

В эвакуации из Магнитогорска нас ведут в Башкирию, больше суток шли пешком, один раз в день нас военная кухня кормила. Нас загнали в Башкирию, в какую-то деревню. Война только началась, но очень серьезно наши войска отступали. Я «розбышака» был, без отца рос, подговорил своих вернуться в Крым, в Магнитогорск возвращаться нельзя, там могут поймать нас, тогда за побег год давали. Так мы всемером, новоивановские и бутовские, пошли на юг, чтобы выйти к железной дороге. Там 80 км по степи. Мы же молодые были, не понимали. Так шли, как вдруг идут три женщины, мы обрадовались, вроде родных встретили. Спрашиваем: «Русские здесь живут? Вы откуда?» Они отвечают: «Там еще километров шесть пройдете, станица уральских казаков Сыртинская будет». Станица находилась в Кизильском районе Челябинской области. Пошли дальше. Заходим в станицу, сразу пошли в правление колхоза «Красный Урал». Заходим туда, а на стене висит карта примерно 1,5 м на 1 м, и флажками отмечены города, которые наши сдали уже. Так мы увидели, что Крым отрезан, теперь можно попасть домой только через Керчь. Вдруг заходит председатель, участник Гражданской войны, кавалерист. Спрашивает нас: «О, ребята, а вы откуда?» Мы отвечаем: «Заблудились, к вам зашли. А так в Крым идем». Председатель сразу: «Да вы что, какой Крым? В Крым уже не попадете. На фронте дела плохие, не дойдете, сейчас сентябрь месяц, у нас на Урале уже зима». Председатель предложил нам остаться в колхозе. У него трактора были, много пшеницы на полях стояло, а убирать некому. Часть станичников, кто воевал с Колчаком, еще раньше «воронок» забрал, а тех, кто партизанил или красноармейцем был, не говоря уж про молодых, всех на фронт забрали. А хлеба стоят, я же с 12 лет в колхозе. Расселили нас, я попал к тете Паше. Мы согласились в станице остаться, отвезли нас в бригаду, и я проработал 10 месяцев: с сентября 1941 г. по 10 июля 1942 г., когда меня призвали в армию. В июне, перед призывом, вступил в комсомол.

Когда нас призывали, как раз объявили, что создается 25-й уральский казачий дивизион, мы начали подбирать себе лошадей. У меня уже конь был, седло было, а потом это дело поломали, и я попадаю в г. Челябинск, в 25-й запасной лыжный полк. В августе месяце на лыжах не ходили? А я ходил, нам специальные дорожки из ржаной соломы сделали, как по снегу идешь. Гоняли там от темна до темна, готовили лыжный десант, с задачей запустить к немцам в тыл. Там я принял первую присягу, обычную, армейскую. Потом в конце сентября нескольких человек, в том числе и меня, выделили в отдельную группу и перебросили в г. Ялуторовск Омской области, в 13-й учебный минометный полк, где нас учили на младших командиров. Это был не учебный полк, а настоящий концлагерь: вокруг территории 3-метровые бетонные стены с железными штакетниками, кормили очень плохо. Меня как-то сразу назначили командиром отделения, шеврон подцепили. Я шустрый был, быстро изучил матчасть и способы стрельбы из миномета, вот меня и сделали мл. сержантом. Там такой случай произошел. Как-то попал дежурным по роте, на одну роту одна землянка была, мы сами, солдаты, строили. У меня был друг там, Коля Николаев, болел сильно, подняться не мог, но температуры не было, в медсанчасть его не брали, думали, что притворяется. У нас командиром взвода был Морозов, отличный мужик, разрешил Николаеву отлежаться, мороз 40 градусов, многие из нас во время учебы обмораживались. Вдруг заявляется в землянку командир роты, монгол по национальности. Я доложил, что все нормально, только один красноармеец больной. Тот в крик: «Какой больной? А, тот, что кантуется» – и к Коле: «Встать». Мой друг отвечает: «Я не могу встать, болею». Тогда командир за ноги его стягивает и начинает ногами бить. Я стоял-стоял – не выдержал, рядом пирамида была, винтовки со штыками. Я винтовку схватил и подбежал к ним: «Ты за что бьешь больного? Кто тебе дал такое право? В каком советском уставе сказано, что ты имеешь право избивать больного солдата?» А сам приставил штык ротному к груди, он аж белый стал, как стенка. Потом я опомнился, винтовку опустил. Он пулей вылетел из землянки. Думаю: «Ну все, военный трибунал, со штыком идти на командира роты». И что ты думаешь? Он об этом инциденте никому не сказал, меня бы судили, но и ему точно досталось бы, его бы тоже на фронт отправили, они все в этом учебном полку больше всего боялись на фронт отправиться. Я сам потом об этом случае комиссару рассказал. Вот так было.

Слева – Василий Враков, справа – Александр Климов. 1943 год

– А какие отношения у вас были с комиссаром?

– У

меня с комиссаром всегда были отличные отношения. Потому что я был художником, рисовать умел, стенгазету там, лозунги. Один раз большую картину нарисовал: новый Дворец советов, который должны были строить, а над ним портрет Ленина В.И. Картину увидел полковой комиссар, она ему понравилась, он меня вызвал и спросил: «Есть ли у тебя разрешение рисовать Ленина В.И. и других вождей?», я говорю: «Какое разрешение? Нет, конечно», – комиссар ответил: «Жаль, конечно, но картину придется снять, а то вдруг ты что-то неправильно нарисовал». Тогда я сказал: «Товарищ комиссар! Все будет сделано, Ленин будет не мной нарисован». Я перебрал кучу газет, вырезал лицо, все закрасил, затушевал, так что получилось, что Ленин не мной нарисован. Так что отношения были у меня с комиссаром отличные. Вот я комиссару про случай с ротным и рассказал. Ротный мне трое суток гауптвахты дал, якобы за то, что я шинель потерял, а ее сержанты ротного украли. Но я на гауптвахту с легкой душой шел, значит, дальше дело не пошло. Отсидел я, когда вернулся, шинель и буденновка моя на месте висели. Так эта история и закончилась. Но с ротным мы врагами стали, пообещали, что если вместе на фронт попадем, то или я его пристрелю, или он меня. А через какое-то время нас уже готовились отправлять.

– Сколько обучение длилось?

– Положено шесть месяцев, но нас учили только четыре, после экзаменов я получил все то же звание мл. сержанта, хотя должны были сержанта присвоить. Это ротный постарался.

– Какие экзамены вы сдавали?

– Знание устава, остальные по оружию: миномет, пулемет, автоматы, винтовки. Что изучали, по тому и экзамены сдавали.

– Во время обучения чаще были практические занятия или больше теории давали?

– На полигон ходили часто, каждый день, но стреляли мало. Я учился на 50-мм миномете, мы очень мало стреляли. В основном загонят в лес, команда «К бою!», снег начинаешь раскидывать, а мороз градусов 35–40. Зарылся в снег и примерзаешь там, не дай бог. Нас взводный спасал, Морозов, он нашел баню в лесу, и когда сильные морозы были, по команде «К бою!» мы бежали в баню, и он там проводил теоретические занятия. Так нас гоняли весь день, пообедаешь, и снова в лес. Когда морозы стали поменьше, он нас тоже гонял, специальные окопы для минометов учились рыть в снегу. Когда в поле выгоняли, там окопы рыли с удовольствием. Можно было рапс найти, он длинный, как морковка, мы его отогревали и ели, кормили-то нас очень плохо.

– Всегда плохо кормили во время обучения?

– У нас считался «Ворошиловский паек», но, видно, воровали много. Так что этот учебный лагерь был для меня концлагерем.

В общем, после сдачи экзаменов нас отделили от остальных и отправили в г. Молотов, сейчас г. Пермь, в Бершицкие лагеря. Когда нас, младших командиров, привели в эти лагеря, приехал командир полка: две красивые лошади, на нем белый полушубок и розвальни у него белые. Как барон сидел. Мы таких командиров еще не видели. Он поднялся в санях: «Старшина!» Тот подбегает: «Товарищ полковник, младший комсостав построен!» Полковник как зарычит: «Слушай, старшина, ты где этих оборванцев собрал, по подвалам, что ли? Немедленно убрать, а завтра, чтобы здесь стояли младшие командиры». Мы действительно грязные стояли, не помню даже, чтобы в учебном лагере мы мылись, так нас прямо в баню. Мылись долго, после бани выдают обмундирование новое, с иголочки, теплые бушлаты, шапки-ушанки, две пары теплого белья. В лагере даже белья теплого не выдавали. Месяц потом отъедались, рядового состава не было, только командирский и младший комсостав. Офицеры каждый день пьянствовали. Затем, в январе, прибыли добровольцы, которых направляли под Сталинград. Мне в отделение достались двенадцать кавказцев из Иркутска и Магадана, они там сидели по 10 лет за убийство, но не бандитское, а по кровной мести. Кормить стали хуже, макуху, траву такую, для приварки собирали мои кавказцы. Их в Сталинград отправили, а нас никого не пустили, только четыре младших командира их сопровождали. Еще к нам прибыли моряки Тихоокеанского флота. Они уже отслужили по пять-семь лет, их почему-то без офицеров прислали, так с ними мог разговаривать только командир полка, всех остальных посылали: «Закрой дверь с той стороны!» Отличные ребята были. Что запомнилось: когда их переобмундировывали, они долго отказывались форму менять, пока им не доказали, что в черной форме на снегу немцы будут их, как куропаток, расстреливать. Матросы сдались, но оставили себе тельняшки и бескозырки. Нас, младших командиров, снова не пустили, хотя мы все на фронт рвались. Нас человек 160 было, решили опять возвратить всех в г. Ялуторовск, учиться на старшин. Ну, мы по примеру моряков бунтовать начали, перестали подчиняться командирам взводов, рот. Потом, уже в мае, в Ялуторовске, когда нас собрали, все уже были уверены, что нас бросят на фронт. Командир полка уже новый был, Герой Советского Союза, и командиры в Ялуторовске были уже новые, фронтовики. По фамилиям вызывали, спрашивали каждого: «Учиться будешь?» Я ответил: «Нет, я уже тут учился, разжалуйте в рядовые и отправьте на фронт». Из всей роты только человек 10 остались учиться дальше. Привели в расположение, построили, праздничный обед организовали. Подошел командир полка: «А вы знаете, куда мы всех вас, разгильдяев, отправляем?» Мы отвечаем хором: «Никак нет!» – «Мы решили отправить вас в воздушно-десантные войска, там такие разгильдяи нужны». А я и самолета в глаза не видел.

Направили нас под Москву, в г. Ступино, там проходило формирование 17-й Гвардейской воздушно-десантной бригады особого назначения. Бригада находилась напрямую в подчинении Верховного главнокомандующего И.В. Сталина. Он держал нас для обороны Москвы, как последнюю защиту. Я попал во второй батальон, шестая рота, минометный взвод 50-мм минометов. Меня назначили помощником командира взвода. Начал поступать рядовой состав, в основном 1925 г. рождения, все с десятью классами образования, а у меня неоконченные шесть классов. Как закончилось формирование, меня «кинули через лычку» – присвоили звание ст. сержанта. В десанте я прослужил год и два месяца: с июня 1943 г. по август 1944 г.

– Как проходило обучение в десанте?

– У меня десять прыжков, четыре с учебного аэростата, шесть с десантного самолета «Дуглас». Постоянно боевые стрельбы, учения, кормили на убой. Гоняли так, что постоянно соль на спине была. Строго учили. Нас немцы называли «сталинские бандиты», задачи нам ставили такие: выброски в тыл, либо «языка» взять, причем брали не ниже майора, либо по тылам пройтись, склады и составы подорвать. Еще у нас был особый, десантный, закон: в плен не попадать. Если товарищ ранен, без сознания, и не можем к партизанам переправить, нужно его застрелить. Так вот и были мы «бандитами Сталина». У нас даже особая присяга была, десантная, на коленях каждый отдельно принимал перед знаменем бригады.