Кавалерийская былина
Шрифт:
– Вам, господин поручик, не доводилось ли читать роман француза Верна "Из пушки на Луну"?
– Доводилось, представьте, - сказал Сабуров.
– Давал читать поручик Кессель. Он из конной артиллерии, так что сие сочинение читал с интересом профессиональным. И мне давал. Лихо завернул француз, ничего не скажешь. Однакож это ведь фантазия романиста...
– Вот и подтвердилась фантазия.
– Но как же это?
– Как же это?
– повторил за Сабуровым и Платон.
– Ваше благородие, неужто можно аж с Луны или другой небесной планеты
– А вот выходит, что можно, - сказал Сабуров в совершенном расстройстве чувств.
– Как ни крути, получается - можно. Вот она, бомба.
Бомба действительно вздымалась совсем рядом, и до нее при желании легко было добросить камнем. Она неопровержимо убеждала. Очень уж основательная была вещь. Вряд ли найдется такая пушка на нашей грешной планете...
– Я не спал ночью, когда она упала, - сказал Воропаев.
– Я, м-м... занимался научными опытами. Вспышка, свист, грохот, такой удар, что дом подпрыгнул. Потом что-то темное вдаль уползло.
– Мартьян говорил про огненного змея, - вспомнил Платон.
– Вот он, змей...
Все легко складывалось - огненный змей, чудовищных размеров бомба, невиданная тварь, французский роман; все сидело по мерке, как шитый на заказ хорошим портным мундир...
– Я бы этим, на Луне, руки-ноги поотрывал вместе с неудобосказуемым, мрачно заявил Платон, высматривая на небе место, где могла находиться невидимая сейчас Луна.
– Это ж как если б я соседу гадюку в горшке во двор забросил... Суки поднебесные...
– А если это и есть лунный житель, господа?
– звенящим от возбуждения голосом сказал Воропаев.
– Наделенный разумом?
Они ошарашенно помолчали, переваривая эту мысль.
– Никак невозможно, барин, - сказал Платон.
– Что же он тогда, стерва, жрет все и всех, что попадется? Турок на что басурман, настолько на нас не похож, форменный лунный житель, а людей, однако, все ж не жрет...
– Резонно, - сказал Сабуров.
– Лунную мартышку какую-нибудь завинтили внутрь ради научного опыта...
– Я вот доберусь, такой ему научный опыт устрою - кишки по закоулочкам...
– Ты доберись сначала, - хмуро сказал Сабуров, и Платон увял.
Они оглянулись на огромную бомбу, закопченное треснувшее полушарие.
– К ночи утонет, - сказал Воропаев.
– Вот, даже заметно, как погружается. А хляби здесь глубокие. Никак его потом не выволочь, такую махину...
– И нечего выволакивать, - махнул рукой Платон.
– Вот что, господин Воропаев, - осторожно начал Сабуров. Он не привык к дипломатии, тем более в таком деле, и слова подыскивались с трудом.
– Я вот что... Тварь эту вы видели ночью, мимоглядом, а мы наблюдали белым днем в деле. Тут все не по-суворовски - и пуля дура, и штык вовсе бесполезен. Не даст подойти, сгребет...
– Что же вы предлагаете?
– Поскольку господина Гартмана вы, как бы это деликатнее... использовав бомбу... я и решил, что в эти места вы забрались, быть может, изготовить нечто схожее... И ночью, вы сами
И по глазам напрягшегося в раздумье Воропаева Сабуров обостренным чутьем ухватил: есть бомба, есть!
– Я, признаться, не подумал, господин Сабуров...
– нигилист колебался.
– Ведь это вещь, которая некоторым образом принадлежит не только мне... Вещь, которую я обязался товарищам моим изготовить в расчете на конкретные и скорые обстоятельства... И против чести нашей организации будет, если...
– А против совести твоей?
– Сабуров круто развернулся к нему.
– А насчет того народа, который эта тварь в клочки порвет, насчет него как? Россия, народ - не ты рассусоливал? Мы где, в Сиаме сейчас? Не русский народ оно в пасть пихает?
– Господи!
– Платон бухнулся на колени и отбил поклон.
– Барин, я георгиевский кавалер, прадеды мои этак не стаивали, а перед тобой вот стою! Ну, дело требует!
– Встаньте, что вы...
– бормотал покрасневший Воропаев, неуклюже пытаясь его поднять, но урядник подгибал ноги, не давался:
– Христом Богом прошу! Турок ты, что ли? Не дашь - свяжу, весь дом перерою, а найду! Сам кину!
– Вы же не сумеете...
– Казак все сумеет!
– Хотите, и я рядом на колени встану?
– хмуро спросил Сабуров, видя, какое внутреннее борение происходит в этом человеке, и пытаясь его усугубить в нужную сторону.
– Сроду бы не встал, а сейчас...
– Господа, господа!
– Воропаев покраснел, как маков цвет, на глаза даже слезы навернулись.
– Что же вы на колени, господа, сие мерзко для души человеческой... Ну, согласен я! Дам бомбу!
...Бомба имела вид шляпной коробки, обернутой холстом и туго перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнур торчал сверху. Воропаев вез ее, держа перед собой на шее лошади. Сабуров с Платоном сперва сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и слева - поля с редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке - полоска леса, и за ним - снова поле, открытое место, протяженное, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многих эскадронов. Животы подводило, и все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.
– Куда ж оно идет?
– тихо спросил Сабуров.
– На деревню, больше некуда, - сказал Платон.
– Помните карту, ваше благородие? Такого там натворит... Так что нам, выходит, либо пан, либо пропал.
– С коня бросать - ничего не выйдет, - сказал Воропаев.
– Понесет конь...
– Так встанем в чистом поле, - сказал Сабуров отчаянно и зло.
– На пути. Как деды-прадеды стаивали...
Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте, страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о них, поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную отсюда деревню. Чуял ее, что ли?