Кавалеры меняют дам
Шрифт:
«...Не успел я пройти мимо двух привратниц (в форме) и отдать плащ Афоне-гардеробщику (наш человек, из аборигенов), кивнуть дежурной по Дому, сидевшей у телефона за столиком (в форме), как в фойе меня изловила Роза Яковлевна. Офицер, никак уж не ниже майора, заведует тут культурно-массовой работой, ведет также Университет культуры, на занятия которого приглашаются москвичи и москвички. Черпать культуру и приобщаться.
... — Владимир Алексеевич, голубчик, выручайте. Вы ведь мой должник. Прошлый раз подвели, не выступили.
— Когда же теперь?
—
— А о чем?
— Язык русской прозы.
— Кто же будет учить их вместе со мной языку русской прозы?
Этот вопрос, в общем-то обычный (я хотел ведь спросить лишь, с кем вместе придется выступать), прозвучал неожиданно резко и оголенно. Роза Яковлевна вспыхнула, но сдержалась, ответила спокойно, вежливо:
— Обещали прийти Юрий Нагибин и Юрий Яковлев. Может, придет Рекемчук.
«Так, еще три мундира», — это я про себя, конечно, а вслух отказался наотрез, не потому, что — мундиры (все это мои добрые знакомые, а Саша Рекемчук, можно сказать, очень хороший знакомый, если не друг, с тридцатилетним почти стажем знакомства), но просто сегодня вечером я никак не мог выступать, ибо обещал быть у Кирилла.
— Ну, очень жаль, — обиделась Роза Яковлевна. И вдруг добавила: — От вас я этого не ожидала».
Вот такой по тексту и смыслу оказалась полная цитата из книги «Последняя ступень», из которой поначалу и походя я вырвал несколько умиливших меня строк.
В растерянности и неловкости я отлистал несколько страниц назад, к началу книги.
Увидел набранный мелким шрифтом список имен и фамилий в авторской сноске: Винокуров, Ваншенкин, Роберт Рождественский, Евтушенко, Симонов, Вознесенский, Межиров, Гудзенко, Каверин, Лагин, Виль Липатов, Вадим Кожевников, Катаев, Чуковский, Аркадий Васильев, Уварова, Юлиан Семенов, Гребнев, Козловский, Снегова, Поженян, Юрий Трифонов, Юрий Нагибин, Зорин, Сафонов, Василий Аксенов, Михаил Рощин, Римма Казакова...
«...и т.д., до 85 процентов московской писательской организации», — итожил автор.
Сразу вспомнился другой список, обретший мировую известность. Он был связан с именем германского промышленника Оскара Шиндлера, который в годы второй мировой войны, в Польше, спас от смерти тысячи евреев, обреченных на уничтожение в газовых камерах. Он вносил их фамилии в списки рабочих, якобы необходимых ему на военном производстве, но в этих списках были и младенцы, и немощные старики. Он сам рисковал жизнью: в Гестапо и СС догадывались о подоплеке его хозяйственных забот...
Этот факт лег в основу романа американского писателя Томаса Киннели «Ковчег Шиндлера», а известный кинорежиссер Стивен Спилберг снял фильм «Список Шиндлера», который обошел экраны всего мира, в том числе России.
Сейчас же передо мною был список совсем иного рода: автор уличал тех людей, которые, по его мнению, скрывали свое еврейское происхождение, свое злодейское естество, и потому...
Это был «список Шиндлера» наоборот.
С досадой и брезгливостью
Уже не оставалось сомнений в том, что эта книга вовсе не случайно оказалась на лотке в соседстве с «Протоколами сионских мудрецов». Продавец знал свой товар.
Но я всё не мог поверить в очевидность того, что было напечатано черным по белому.
Вернулся к эпизоду в писательском клубе, куда, как помним, заглянул автор в надежде вкусно пообедать.
Войдя в Дубовый зал (где уж и мы с вами, дорогой читатель, недавно отметились), он окидывает взглядом открывшуюся ему диспозицию:
«...На этот раз я, как вошел, сразу и увидел, что под антресолями, около камина, сдвинув два стола, сидят русачки, человек десять. Редкий случай, чтобы так-то вот собрались вместе, за один стол, да еще в Доме литераторов. Это бывает обычно после какого-нибудь совещания, где все равно уж все собрались, так не пойти ли вместе и пообедать? Таким образом возник островок в ресторане, оазис, явление, повторяю, довольно редкое. По памяти назову, кто был: Вася Федоров, Миша Алексеев, Володя Чивилихин, Грибачев, Фирсов, Егор Исаев, Михаил Бубеннов, Иван Стаднюк...»
Еще раз, иронично и незлобливо, напомнив, что за этим столом сидели «русачки-правачки, «гужееды», как их еще называют по существующей в писательской среде терминологии», автор перебрасывает свое внимание на другой фланг:
«...а по бокам за двумя столами сидели так называемые интеллектуалы, леваки: Нагибин, Беллочка Ахмадулина, Булат Окуджава, Женя Винокуров, Лев Гинзбург, Женя Евтушенко, Поженян, Вася Аксенов, Юнна Мориц, ну, и еще там... я уж теперь не помню».
На всякий случай уточняю, что в этот раз среди «и еще там» меня, к сожалению, не было.
Несмотря на знаки внимания и привета со стороны «интеллектуалов, леваков», Солоухин сел за другой стол, к «гужеедам», которые тоже приветствовали его появление.
И там, за другим столом, случилось непредвиденное.
Разомлев от чарки, наш герой затронул в разговоре свою излюбленную тему, которую уже не раз и не два, на моей памяти, развивал в дружеских застольях. Он опять вспомнил о том, как в детстве смотрел легендарный фильм «Чапаев» и, наравне со всей детворой, со всем зрительным залом, орал от восторга, когда Анка-пулеметчица выкашивала очередями марширующие роты каппелевцев, как улюлюкал вместе со всеми рассеянному огнем, бегущему без оглядки офицерью. «Давай, Анка, строчи, бей беляков!»
Но позже, с годами, пришло другое прочтение знаменитой сцены.
«...Недавно пересмотрел фильм и плачу на этом месте. Да это же она русских, русских строчит, офицеров, интеллигенцию берет на прицел, Гумилевых, Лермонтовых, Раевских, Одоевских, Чаадаевых, Куприных, Толстых, будущих Суворовых... Господи, думаю, «своя своих не познаша, своя своих побивахом». Стравили нас, как дурачков, а мы и рады стараться...»
Именно на этом месте писательской исповеди за дружеским столом повисла напряженная пауза.