Каверна
Шрифт:
Он снял трубку телефона.
– Я не подведу, – начал я уверять. – Вредных привычек нет: не курю, не пью, не наркоман…
– Салам, Заур! – Цахилов сделал знак, чтоб я помолчал. – Заур, положи к себе парня. Сын моего друга, хороший парень. Да, будет серьёзно лечиться. Хорошо, я направляю к тебе, – что-то ещё пошутил, посмеялся и положил трубку.
Встал из-за стола, вернул мне снимок и подошёл к матери.
– Надеюсь, всё будет хорошо. Если что, знаете, где я. Беспокойте по любому поводу. Идите сейчас на четвёртый этаж, там к заведующему подойдите, он ждет. Всего доброго!
Во
Я постучал в дверь.
– Здравствуйте, можно?
За столом сидел мужчина в очках. Комплекцией он походил на мясника. Лишь белый халат говорил о медицине. Он разговаривал по мобильнику и, не отрываясь, показал… Я не понял его пантомимы. Тогда он прикрыл трубку и в полголоса сказал:
– Зайди в ординаторскую к Людмиле Мухадиновне, – при этом замахал рукой, ни слова не давая сказать, мол, знаю, кто ты и зачем пришёл.
Я вышел в коридор.
– Почему так быстро? – спросила мама.
– В ординаторскую послал, – поискал я глазами. – Вот сюда сказал зайти.
За столом, заваленным медицинским бумагами, сидела пожилая женщина в белом халате. Это и была Людмила Мухадиновна, на которую показал заведующий. Ей было около семидесяти лет, если не больше. Обесцвеченные редеющие волосы. Блуждающий взгляд. Другого врача-фтизиатра я, как счастливчик, ожидать не мог. Только такой пациент, как я, из числа бедных родственников, отправлялся прямиком к Людмиле Мухадиновне.
– Здравствуйте! Меня к вам направили. Вот снимок и анализы, – положил на стол перед ней.
– Вы ложитесь? Кто направляет, поликлиника? Так… – посмотрела она направление. – Подождите за дверью, – попросила она маму. – Я его опишу пока, потом мы поговорим.
Мама вышла из кабинета.
– Присаживайся, – усадила меня и приступила к процедуре приема больных в стационар. – Противопоказания есть?
– Да, пиразинамид. У меня на него аллергия.
Она записала это. Затем, после процедуры описания, попросила, чтобы я пригласил маму. Вошла мама, и Людмила Мухадиновна поговорила с нами о том – о сём, о жизни, как плохо в наше время болеть туберкулёзом и тому подобное.
Было видно, что почтенная старуха, будучи давно уже на пенсии, дожила до столь преклонного возраста в профессии, и по сей день была в строю, потому что не принимала близко к сердцу всё, что происходило с пациентами – лишь бы отчетность была в порядке. И, по-моему, не только нехватка молодых специалистов, но и аккуратность в бумагах держала её на своем месте до глубокого склероза.
– Ложись в четыреста двенадцатую палату, там место есть. Остальное девочки подскажут, – сказала Людмила Мухадиновна.
Мы с мамой пошли по коридору, считая палаты. Вид был у нас, как у людей, которые занимаются своей проблемой, готовые на разные сюрпризы. Нам встречались редкие больные. Они всматривались в меня, заглядывали в глаза, как будто
Мы подошли к открытой палате, я посмотрел на номер 412.
– Вот эта, – нехотя показал маме, и зашёл.
Там, нагнувшись к ведру с тряпкой, санитарка перебранивалась с двумя больными. Те, очень разные – один маленький, второй высокий – разводили руками и оправдывались.
Я громко поздоровался. Санитарка выпрямилась и посмотрела на меня.
– Место есть? Меня сюда направили, – сказал я санитарке.
Представился и пожал руки будущим сопалатникам.
«Да-а… – оглядел я палату, как панораму, – подраматичней «Бородинской» будет».
– Как вас зовут? – обратился я к санитарке.
– Роза, – ответила она и продолжила протирать подобие тумбочки. Потом вышла и принесла комплект белья. – Матрас и подушку сейчас дадут.
Разворачивая бельё: простыню, пододеяльник, наволочку – я пришёл в ужас. Это было рубище, провонявшее хлоркой. Ткань была застирана до такой степени, что просвечивалась, как марля.
Я серьёзно посмотрел на Розу. Это была женщина средних лет, худощавого телосложения.
– Откуда, Роза?.. – спросил я.
– Из Баксана, – ответила она с ухмылкой.
«Всё понятно, – подумал я. – Постельные принадлежности, видимо, перекочевали в Баксан».
В этот момент к матери, как старуха с косой, подковыляла Людмила Мухадиновна и начала что-то говорить жалобным тоном.
– Что? – не понял я.
Мама, как рыба на суше, раскрыла рот, а Людмила Мухадиновна высказывала ей соболезнование. Мама прервала её, когда заметила, что я недоумённо смотрю на них.
– Я ложу сына. Вы что? – проговорила мама и хихикнула.
Людмила Мухадиновна тут же пришла в себя. – Ах да, извините, – махнула она рукой. – Тогда туда не надо. На том месте сегодня парень умер. Я подумала вы его мать… Идите вот сюда, – подвела нас к 414 палате. – Располагайтесь здесь, – указала на пустую койку.
В палате, на койке у окна, сидел мужчина средних лет.
Я поздоровался. – Тенгиз, – протянул ему руку.
– Володя, – ответил он.
Тут же мощная сестра-хозяйка прикатила на каталке матрас и подушку, занесла и скинула на сетку койки.
– Что это? – поднял я одной рукой подушку, другой развернул матрас. – Сколько человек на этом матрасе померло? И какой бедолага захлебнулся кровью на этой подушке? – брезгливо спросил я у сестры-хозяйки и посмотрел на Володю.
Он молчал, не обращая внимания на такие мелочи. Мама не знала, что сказать. А сестра-хозяйка пробубнила:
– Что, не нравится? Пойдём, сам выберешь… если найдёшь.
Повела меня в подсобное помещение. – Выбирай, – стала она в дверях.
Матрасы, подушки, одеяла представляли собой кучу барахла до потолка, в которую я полез, оптимистично засучив рукава. Первая иллюзия разрушилась об факт. Выбирать в этой куче было нечего, всё было ещё хуже: проссанные, проблёванные кровью насквозь матрасы и подушки. Я побросал туда же, чем замарал руки и недовольный вернулся в палату.