Кавказ
Шрифт:
Через слуховое окно можно было видеть сад. Он наполнился свирепыми лицами в тюрбанах, папахах и башлыках; видно было, как по склону пропасти, считавшейся до тех пор неприступной, поднимались люди, таща за собой коней. Лошади, как и люди, казались демонами.
Все стояли на коленях: княгиня Чавчавадзе держала на руках и прижимала к сердцу младшую дочь Лидию, трехмесячного ребенка, самого любимого, так как он был всех слабее. Некоторые женщины, услышав шаги шедших наверх лезгин, подбежали к двери чердака и приперли ее собой. Тогда княгиня Орбелиани поднялась, благословила своего сына князя Георгия и с удивительной торжественностью стала перед самой дверью будучи ближе всех к выходу, она должна была быть убитой первой. Подобно древним мученицам,
Шаги лезгин приближались — все более и более. Вскоре под их ногами затрещали деревянные лестницы, которые вели на чердак. Вот удары их кулаков сотрясают дверь; она сопротивляется; те удивляются этому, догадываются, в чем причина, два-три раза стреляют из пистолета в это укрытие из досок, одна из женщин падает окровавленная, другие бросаются в противоположную сторону, — дверь растворяется.
Все они очутились перед лицом смерти, — нет, еще хуже: перед перспективой рабства. Тогда каждый лезгин выбирает себе наудачу пленницу, хватает ее как попало — за руки, за волосы, за горло — и тащит за собой; лестница, по которой ведут княгинь, трещит под их тяжестью, проваливается; множество лезгин, женщин и детей падают вниз со второго этажа на первый.
Там завязывается драка: люди, оставшиеся грабить внизу, понимают, что лучшую долю получат те, которые взяли пленников: живая добыча самая драгоценная, ведь лезгины знают, что ее составят княгини, стоящие пятьдесят, сто, двести тысяч рублей. Кинжалы блестят, пистолеты воспламеняются, хищники грабят, убийцы убивают друг друга.
Когда действующие лица этой страшной сцены — похитители, убийцы и жертвы — осмотрелись вокруг себя, то вот что они увидели: княгиня Чавчавадзе, распростертая на земле, с распущенными, как у древней Кассандры, волосами, с великолепными черными, мягкими, шелковистыми волосами, прижала к груди малютку Лидию, трехмесячного ребенка. Мать, почти голая, — все ее платье разорвано, кроме юбки, ребенок в одной рубашонке, без покрывала, без пеленок. Лошади лезгин окружали ее так близко, что каждую минуту казалось: вот-вот они затопчут ее. Гувернантка, тоже пленница татарина, переданная двум нукерам, бросилась к бедной женщине, крича:
— Княгиня! Княгиня!
Та в отчаянии подняла голову.
— Дети! Дети! — кричала она.
— Мария уже на лошади, — отвечала г-жа Дрансей, — Саломе далеко.
В эту минуту один из нукеров, под стражу которого она была отдана, взял ее за руки и силой оттащил назад. Благодаря крику гувернантки: «Княгиня, княгиня!» лезгины узнали, какая важная пленница лежит на земле. Несколько человек бросились, чтобы овладеть ею. Кинжалы сверкнули и вонзились в их груди. Два лезгина упали.
Какой-то третий лезгин спросил по-грузински:
— Кто ты? Княгиня?
— Да, — отвечала она и закричала: — Сын мой! Сын мой!
Лезгин показал ей сына, который сидел на лошади. Тогда бедная мать, обрадованная, что видит его живым, сняла с себя бриллиантовые серьги и отдала их этому лезгину. Потом она упала навзничь в обмороке, почти мертвая.
В другом углу двора княжна Нина Баратова, прекрасная восемнадцатилетняя девушка, сидела на коне. Ничего не изменилось в ее туалете — и платье, и грузинская шапочка, и вуаль остались нетронутыми, будто она только что вышла из церкви.
Старая тетка, княгиня Тина, была, напротив, в самом жалком состоянии. С нее сорвали почти все платье, а волосы ее растрепались по лицу. Что касается столетней старухи, кормилицы отца князя, то она, полунагая, привязана была к дереву, от которого ее отвязали только на другой день. Старая княгиня Тина была также оставлена. Подобно ей, у этих диких и совершенно первобытных людей старость, вероятно, не имела большой цены.
После страшного и свирепого последовало
Начался грабеж: каждый уносил, что мог, не зная цены того, что уносил: один шали, другой посуду, тот серебро, этот кружевные уборы. Грабители ели все, что попадалось, даже мелки, назначенные для игры в карты, помаду; они пили из бутылок — розовое масло и клещевинное, для них было все равно. Один лезгин ломал великолепные серебряные блюда, чтобы свободно уложить их в свой мешок; другой запасался сахаром, кофе и чаем, упуская из виду для этих малоценных предметов вещи более драгоценные; третий заботливо прятал медный подсвечник и пару старых перчаток. Все это представляло в одно и то же время сцены варварские, ужасные и забавные.
Наконец, почти час спустя, главари подали сигнал к отъезду. Женщин посадили на лошадей позади себя. Княгиня Чавчавадзе, неизвестно как, осталась одна с маленькой Лидией на руках.
Они покидали поместье.
Глава XLIII
Пленницы
Выехав из поместья, похитители спустились по узкой дороге, ведущей к ручью. Княжеские экипажи они подожгли, те запылали. Через ручей переправились верхом все, за исключением княгини Чавчавадзе, — она по-прежнему шла, бережно неся малютку. Посреди реки сильное течение сбило ее с ног. Она барахталась в воде, но не выпускала ребенка из рук. Двое всадников сжалились над ней, помогли ей встать на ноги, потом посадили на коня позади одного из лезгин. Этого-то она и страшилась: чтобы не свалиться она должна была одной рукой обхватить всадника, а другой держать маленькую Лидию, она чувствовала, как рука начала неметь и наконец совершенно обессилела, поникла, и малютку ударяло о седло при каждом шаге лошади.
— Бога ради! Во имя Аллаха, — кричала бедная мать, дайте веревку, мой ребенок падает!
Между тем старший брат Лидии — Александр, тринадцати или четырнадцати месяцев, был вырван из рук кормилицы и брошен посреди двора: но молодая и крепкая служанка по имени Луция подхватила его и, не зная, чем покормить, дала младенцу воды и снега. Несмотря на то, что оба эти вещества были малопитательны, они не позволили ребенку умереть с голоду. Что касается маленького князя Георгия Орбелиани, то его оставили у кормилицы. Он был силен и крепок и поэтому пришелся по душе лезгинам. Кормилица выпросила веревку и привязала ребенка к себе.
Саломе и Марию отняли у гувернантки г-жи Дрансей. Характеры этих двух малюток явно определились: горячая и гордая Саломе грозилась, даже колотила ручонкой похитителя; Мария, напротив, — кроткая и робкая, плакала, чувствуя голод. Юный лезгин, лет четырнадцати, сжалился.
— На, возьми, — сказал он и протянул ей яблоко. — Вы, грузины, привыкли есть каждый день.
Девочка взяла яблоко и съела его мигом. Крестьянский мальчик Эло был взят в плен одновременно с госпожами. Случай сблизил детей. Эло сидел на лошади позади какого-то лезгина: он звал Марию, она у знала его и принялась с ним болтать и смеяться. Трехлетняя Тамара, привыкшая к княгине Орбелиани, сделавшейся ей второй матерью, кричала и плакала, постоянно призывая свою добрую Варвару. Ее крики надоели лезгинам: сунув ребенка головой в мешок, они привязали мешок к седлу одного из всадников. Ребенок наконец затих и заснул.
Отряд состоял почти из трех тысяч лезгин — целое войско! Всадники не придерживались определенной дороги, а ехали куда глаза глядят через виноградники и поля.
Наконец достигли берега реки, полноводье которой так успокоило князя. Вода была все еще высока. У пленных появилась было надежда, что лезгины не осмелятся переправиться на другую сторону: но авангард, нисколько не колеблясь, вошел в реку с удивительной смелостью и ловкостью. Всадники, управляя лошадьми одной рукой, другой поддерживали детишек над водой. Женщинам было лишь наказано держаться покрепче. Лошади находились по шею в воде и уже пустились вплавь к противоположному берегу. В это время маленькая Мария закричала своей гувернантке: