Кавказ

Дюма-отец Александр

Говоря о сванетах, мы забыли упомянуть об одном их обычае: когда родится желаемое число дочерей, они умертвляют последующих во избежание хлопот и издержек на их воспитание [283] .

По другую сторону Мингрелии находится Гурия, часть которой принадлежит русским, а часть туркам.

Обитатели русской части носят тюрбан и военную накидку. Это кавказские тирольцы. Они поют фистулой, гортанные переливы их голоса похожи на швейцарские.

Часть, принадлежащая Турции, естественно, находится во враждебных отношениях с русской, из-за этого самые близкие родственники ненавидят и преследуют друг друга. Само собой

разумеется, что все это происходит от весьма сомнительного просвещения с одной стороны и глубокого невежества с другой.

283

Тут информаторы Дюма мрачно подшутили над писателем. (М.Б.)

Во время последней войны с Россией маранские политики получили новую тему для рассуждений о делах, творящихся в мире. Нестор тамошнего края — почти столетний князь, произнес:

— Нам известно, что французы дерутся хорошо, но это народ легкомысленный, и мы легко с ними справимся. Англичане — торгаши, деньги для них все, это тоже известно; коли так, то мы их угомоним деньгами. Что касается австрийцев, то они не должны быть слишком страшны, ибо, сколько мне помнится, на протяжении девяноста лет моей жизни, о них никогда и разговору не было.

При жизни князя Дадиана великое празднество Пасхи совершалось старым феодальным образом. Князь-правитель созывал своих князей, и под навесом в турецком стиле все вместе пировали в течение трех дней. Они занимали центр навеса. В круглых галереях помещались придворные и другие такие же особы. За ними находился круг вассалов. Наконец располагались крестьяне разных категорий.

Каждый приносил с собой — какого бы звания он ни был — хлеба, вина, мяса. Это было дешево и мило. Устраивались сражения, соревнования, скачки. Все мингрельцы, мужчины и женщины, являлись на праздник в лучших нарядах. Мы уже говорили, что мингрельские женщины — особенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голубыми — самые прекрасные творения на земном шаре.

Выше мы описали похороны бедняка.

Похороны князей великолепны. Если покойник был убит на войне в междоусобной стычке с оружием в руках, покойному воздаются высокие почести, а родичей поздравляют по случаю славной смерти. Плач и рыдания тянутся бесконечно и, за исключением княжеских и знатных фамилий, вдовы носят траур иногда всю жизнь.

Когда умер последний Дадиан, каждый родственник и друг покойного должен был входить в церковь, поддерживаемый людьми с обеих сторон, будто бы от усталости сгибал колени, исступленно голосить, кричать, бить себя в грудь, рвать на себе платье, — словом, разыгрывать целый спектакль. При этом случались забавные сценки. Например, сосед покойного, владетель Абхазии, Михаил Шервашидзе, в качестве родственника считал себя обязанным разделить эту печаль — по крайней мере внешне. Поддерживаемый двумя людьми, он совершил традиционный в таких случаях обряд: кричал, плакал, стенал. Вдруг вблизи церкви послышались крики, более усердные, но другого рода: люди князя прибыли на лошадях, украденных у мингрельцев, и те, узнав об этом, затребовали их назад. Княгиня велела им молчать на том основании, будто частные интересы должны умолкнуть перед великим несчастьем, постигшим страну.

После Чолокского сражения, когда мингрельцы и русские под пред водительством князя Андроникова разбили турок, победители бросились грабить лагерь паши. Священнику, тоже участвовавшему в сражении, вздумалось принять участие и в грабеже. Он случайно попал в палатку казначея — здесь был сундук с ключом в замке. Батюшка отпер его: сундук был полон золота. К сожалению, он

был слишком тяжел, чтобы святой отец мог его унести, — его заметили бы все, а он этого опасался. И, запустив обе руки в золото, святой отец стал набивать им свои карманы. Пока прибыли солдаты, он успел уже набрать наверное тысяч двадцать франков.

— Идите, идите, друзья мои! — крикнул им священник: — Вот золото, берите его, сколько вашей душе угодно, что до меня, я ищу благ не в этом мире. — И он презрительно посмотрел на сундук, показывая всем своим видом, что намерен удалиться.

Столь редкое бескорыстие тронуло солдат до слез.

— Вот это да, — не удержались они. — Вот так славный священник!

Известно, что величайшая честь, какую только русский солдат может оказать любимому и уважаемому им человеку, состоит в том, что его качают на руках, и в мгновение ока солдаты подхватили попа. К великому их изумлению, произошло совершенно неожиданное явление: из карманов духовного лица настоящим дождем на солдат посыпалось золото. Поначалу солдаты подумали, что свершилось чудо, а потому удвоили свое рвение, но, увидев, что поп перестал наделять их золотым дождем, быстро догадались, какого происхождения было это чудо.

Шарден, путешествовавший по Персии и Кавказу два столетия назад, нашел Мингрелию в XVII веке такой, что она мало отличалась от нынешней. Он рассказывает, что в его время мингрельский посланник, прибывший в Константинополь со свитой из двухсот невольников и игравший большую роль в турецкой столице, продавал людей своей свиты по мере надобности. Когда он ехал назад, у него оказалось едва двое или трое слуг.

Шарден добавляет, что однажды, заметив у продавца детских игрушек маленькую музыкальную трубу и, вероятно, находя ее звук приятным или оригинальным, он взял ее и, возвращаясь с базара домой, стал играть.

Шевалье Гамба, сестра которого еще жива и имеет большие поместья в Мингрелии, совершил в 1817 и 1818 годах такое же путешествие по Кавказу, какое я проделал в 1858 и 1859 годах, только в обратном порядке, т. е., он ехал из Поти в Баку и из Баку в Кизляр — я же проехал через Кизляр в Баку, а отсюда в Поти.

Он рассказывает, что гурийский князь, придя в восторг от представления, данного в его присутствии немецкими скоморохами, подарил им во владение сто десятин земли и дюжину невольников, с условием, чтобы немцы три раза в неделю давали свои спектакли у него на дворе и чтобы учили плясать на веревке тех из его рабов, которые обнаружат способности к этому упражнению.

Увлекшись этой болтовней, я забыл, на чем остановился.

Да, мы встретились с милым «розовым князем», который превратился в князя пестрого.

Глава LXI

Гостиница Якова

Князь, прибывший накануне в Поти, уже нашел себе жилье (одну комнату у лавочника-мясника) — не скажу на какой улице по той простой причине, что в Поти еще нет улиц. Деревянный сарай лавочника возвышался в ста шагах от берегов Фаза. Мясник имел еще одну свободную комнату; она была достаточна лишь для меня, ибо я хотел писать; князь мог разделить свою комнату с Муане, а Григорий — как-нибудь обойтись.

Между тем мясник, молодой и красивый парень, подстерегавший у дверей путешественников, как паук подстерегает мух, скрываясь в углу своей паутины, заметив, что мы высадились и разговариваем с князем, подошел, с остроконечной шапкой в руке, чтобы присоединить свои доводы к настояниям князя поселиться у мясника. Я категорически настаивал, чтобы Григорий предварительно условился с ним о цене — ничего так не боюсь, как балаганов: в них не только гораздо хуже, чем в порядочной гостинице, но они и стоят много дороже.