Кавказская Атлантида. 300 лет войны
Шрифт:
Наконец, после длительного лавирования, Вельяминов вынужден был высказаться ясно и прямо — переговоры есть нечто сомнительное и ненадежное, а полагаться надо исключительно на военную силу. Боевые операции должны идти своим чередом. Эта позиция Вельяминова была хорошо известна в войсках.
Мемуарист М. Ф. Федоров, воевавший в это время в отряде Вельяминова, писал о днях пребывания императора на Черноморской линии:
«…Разнесся слух и пошли толки, будто бы Его Величество думает изменить план наших экспедиций в горах, с целью прежде всего окончательно занять северо-восточные берега моря, для скорейшего прекращения торга невольниками и подвоза контрабандистами соли, кременей и пороха; что по этому-то случаю велел генералу Вельяминову закончить экспедицию и самому поспешить приездом в Ставрополь, где Его Величество желал лично решить этот вопрос, так как генерал Вельяминов настойчиво защищал свой проект покорения Черкесии, составленный им в 1834 году. Известно, что главная
84
М. Ф. Федоров. Походные записки на Кавказе // Кавказский сб. Т. III, 1879. С. 98.
Ни о каких переговорах, компромиссных вариантах, добровольной покорности речи нет. Кавказский генералитет в лице своего безусловного лидера предлагал императору длительный, дорогостоящий, но единственно реальный способ покорения края…
В проекте же Николая — Чернышева — Хан-Гирея у трезвого Вельяминова не вызывает сомнений только прибытие депутатов от уже замиренных — постоянно или на тот момент — горских обществ: чисто ритуальная акция, не имеющая никакого практического значения.
«Народы покорные без сомнения воспользуются позволением послать депутатов своих к Государю Императору. Но между ними дела подобного рода требуют довольно много времени. Сомневаюсь, чтобы депутаты могли поспеть в Вознесенск, тем более, что от Николаева до Вознесенска едва ли есть достаточно для проезда их почтовых лошадей; сверх того довольно дальняя поездка эта будет затруднять их. Принимая это в соображение, не угодно ли будет Государю Императору принять депутатов:
Во Владикавказе от кумык, чеченцев, карабулак, ингуший, осетин и кабардинцев.
В Ставрополе от ногайцов, абазинцов, башильбаевцов, бесленеевцов, баговцов, махоший и темиргойцов.
В Екатеринодаре от бжедухов, и если будут от абадзехов, шапсуг и натухайцов. От последних депутаты также могут быть приняты в Геленджике. В Анапу было бы еще ближе для них приехать; но как в последних числах сентября нельзя ожидать тихой погоды, то весьма быть может, что при сильном ветре с моря Государю Императору нельзя будет выйти на берег. Напротив того в Геленджикской бухте никогда не бывает слишком сильного волнения».
Упоминание депутатов от чеченцев не должно вводить в заблуждение. В тот момент замирена была лишь небольшая часть равнинных чеченских обществ. На большей же части Чечни шли ожесточенные военные действия.
Деловая часть рапорта Вельяминова принципиально отличается от идеологической, так сказать, части, полной уклончивых формулировок и мягких увещеваний. Вельяминов уверенно и четко корректирует весьма приблизительные представления Петербурга о географии и служебном быте Кавказа.
«Ваше Сиятельство изволили предписать полковнику Хан-Гирею, чтобы с августа месяца донесения свои Его Императорскому Величеству об успехах данного ему поручения посылал он через меня. На это нужным нахожу представить Вашему Сиятельству, что сношения полковника Хан-Гирея со мною неминуемо будут медленны. Я не имею прямых сообщений с Кавказскою линиею (Вельяминов в это время руководил военными действиями на Черноморском побережье, а Кавказская линия, на которой должен был базироваться Хан-Гирей, проходила по другую сторону Кавказского хребта. — Я. Г.), и вся переписка моя идет морем через Фанагорию. Чтобы избежать этой медленности в доставлении означенных донесений, не угодно ли приказать полковнику Хан-Гирею посылать их через ближайших начальников линий к воинскому начальнику в Фанагории майору Посыпкину, который может немедленно отправлять их через пролив к Керченскому градоначальнику; а сему последнему приказать, чтобы он посылал их по эстафете до места пребывания Его Императорского Величества. Если донесения полковника Хан-Гирея должны идти непременно через меня, то я могу посылать их только морем до Керчи или до Одессы, откуда нужно отправлять их непременно по эстафете, потому что курьеры подвергаются как в том, так и в другом месте четырнадцатидневному карантину, и оттого бы произошло излишнее замедление в доставлении бумаг. Если же угодно будет одобрить объясненное мною направление для пересылки донесений полковника Хан-Гирея,
Надо полагать, дело было не только в рациональности пути, которым должны были идти донесения Хан-Гирея, но и в том, что таким образом Вельяминов решительно отсекал свое участие в утопическом проекте. Он высказал свои сомнения, он снабдил Хан-Гирея всей необходимой информацией и — умыл руки. Его пути и пути Хан-Гирея теперь никак не пересекались…
В те дни, когда Вельяминов составлял инструкцию Хан-Гирею и рапорт Чернышеву, пытаясь превратить в нечто более или менее реальное петербургские утопии, и руководил методичными военными операциями на Черноморской линии, в Дагестане разворачивались сражения, редкие даже для Кавказа по ожесточенности и кровавости.
Через три дня после того, как в Петербурге появились первые официальные бумаги, касающиеся поездки Хан-Гирея, — 28 мая 1837 года генерал Фези занял столицу Аварии Хунзах и двинулся на резиденцию Шамиля — горную крепость Ахульго, расположенную близ селения Ашильта.
9 июня, когда Вельяминов уже занимался составлением известных нам документов, пытаясь развеять надежды Петербурга на капитуляцию черкесских племен под магическим воздействием августейшего явления, русские войска штурмовали Ашильту, защищаемую двумя тысячами отборных мюридов. Большая часть их погибла, нанеся отряду Фези значительные потери, ибо ожесточенный бой шел за каждую саклю.
12 июня был взят штурмом казавшийся неприступным утес Ахульго.
После небольшой передышки — если не считать постоянных нападений мюридов Шамиля на русские части, — Фези двинулся на селение Тилитль, где укрепился Шамиль. 5 июля после многочасовой отчаянной резни имам оказался окружен и выслал к Фези парламентеров. Он заявил, что готов заключить с русскими мир, не очень определенно пообещал присягнуть на верность и согласился выдать аманатов — в том числе своего малолетнего племянника.
Фези пошел на переговоры по двум причинам: во-первых, его отряд был изнурен тяжелыми боями и ослаблен потерями, а в окрестностях Тилитля концентрировались свежие силы горцев, во-вторых, непоследовательный Петербург постоянно требовал действовать при всякой возможности уговорами и демонстрацией миролюбия.
Шамиль, однако, покоряться вовсе не собирался. Ему нужен был сиюминутный выход из катастрофического положения. Согласно горской этике, обмануть неверных не являлось грехом. Но Шамиль, надо сказать, поступил достойно. Он не на словах, а письменно — то есть официально — обещал то, что его устраивало, а русские власти устроить не могло.
Сохранились оба письма Шамиля генералу Фези, в которых кратко сформулирована позиция, более развернуто декларированная позже, как мы увидим, в ответах черкесских племен на прокламации русских генералов.
Сразу после первых переговоров имам писал:
«От Шамиля, Ташов-Хаджи, Кибит-Магомы, Абдуррахмана карахского, Магомет-Омар-оглы и других почетных ученых дагестанцев. Выдавая аманатов Магомет-Мирзе-хану (аварский аристократ, сторонник России, исполнявший функции парламентера. — Я. Г.), мы заключили с Российским Государем мир, которого никто из нас не нарушит, с тем однако условием, чтобы ни с какой стороны не было оказано ни малейшей обиды против другой. Если же какая-либо сторона нарушит данные ею обещания, то она будет считаться изменницею, а изменник почитается проклятым перед Богом и перед народом. Сие наше письмо объяснит всю точность и справедливость наших намерений».
Как видим, речь идет о мире между равными договаривающимися сторонами, а вовсе не о присяге на верность российскому императору. Шамиль получал желанную передышку, и — более того — сам факт переговоров с ним посланцев северного царя как с равным еще выше поднял его престиж в глазах горских воинов.
Но Шамиль вслед за первым письмом прислал второе, еще более сухое и подчеркивающее равенство сторон:
«Сие письмо объясняет заключение мира между Российским Государем и Шамилем. Сей мир заключается выдачею в аманаты Магомет-Мирзе-хану со стороны Шамиля двоюродного брата, пока прибудет его племянник; со стороны Кибит-Магомы — двоюродного его брата и со стороны Абдуррахмана карахского — сына его для прочности сего мира, с тем, чтобы ни с какой стороны не было никакой обиды и измены против другой; ибо изменник считается проклятым перед Богом и народом».
Здесь Шамиль выступает уже от собственного имени — «как некий равный государь». Далеко не случайно и то, что аманаты выдаются не русским — в этих письмах нет ничего случайного! — но аварцу, который таким образом берет на себя ответственность за них. Впрочем, дагестанских вождей судьба заложников, скорее всего, не очень беспокоила. Русские не убивали аманатов, а со временем их можно выменять на значительных пленников. Так, в 1855 году Шамиль выменял своего сына, находившегося в заложниках в Петербурге, на плененные за год перед тем семейства грузинских аристократов и русских офицеров, генерал-майора князя Орбелиани и подполковника князя Чавчавадзе.