Кавказская слава
Шрифт:
Хорунжий догнал его и поехал рядом:
— Как вы ударили сбоку, так они сразу и побежали. Кого догнали, перекололи. Кто огрызался, тех тоже поуспокоили. Остальные ушли за хребет. Да немногие засели в домах. Сейчас их выкуривают. Дедушка сам поехал распорядиться…
У первых домов гнедой заартачился, не желая ступать по мертвым. Валериан успокоил его, и конь двинулся дальше, осторожно выбирая место, куда ставить копыто, чтобы не задеть тела, лежавшие ничком, навзничь, скорчившись, претерпевая нестерпимую боль, последнее ощущение в этой жизни.
Из двора справа послышались
— Не дело, Осип! Не дело творишь ты, Изотов! Не будет тебе покоя больше! И на том свете не будет!
Огромный солдат выбрался из полураскрытых ворот, неся ружье в одной руке, будто легкую палочку. Товарищ его, не достававший и до плеча первому, бежал следом, приговаривая срывающимся голосом:
— Старика — ладно! Бабу пялить — тут я тебе не помощник! Но отвернусь! А ребеночка-то зачем, Осип?! Малого-то пожалел бы, Изотов!
Валериан придержал коня. Казаки тоже остановились. Солдаты пошли наверх, словно не замечая подъехавших верховых. Навстречу им уже бежал офицер:
— Изотов! Опять, ржавая твоя душа, по домам шаришься! Не кончено еще дело, не кончено! Васенкина вот убили. В спину кто-то выстрелил из окна. А ты чем же промышлять вздумал?
Высокий солдат остановился, будто бы нехотя, придвинул ружье поближе, оперев прикладом на землю. Он странно, рассеянно улыбался, кривя один угол рта, а затуманенные глаза перебегали с одного предмета на следующий, не желая останавливаться ни на секунду.
— Я, ваше благородие, как раз и чищу дома. Чтобы, значит, никто уже и не пробовал.
— Знаю я, что ты там чистишь! Смотри, дождешься опять!
— Коли не убьют, так, стало быть, дождусь непременно, — лениво ответил командиру Изотов.
— Ваше благородие, уж скажите ему… — едва не плакал второй солдат.
— Оставь, Семушкин, — устало отмахнулся от него офицер. — Беги наверх, Осип. Там как раз ту саклю чистят, у которой Васенкин упал.
Сверху, откуда прибежал командир роты, треснул выстрел, потом другой. Изотов подхватился и широкими шагами заспешил к тому месту, где, видимо, осаждали дом его товарищи по полку. Семушкин и офицер побежали следом. Валериан с казаками поднялся наверх и тоже свернул, посмотреть, чем закончится дело.
Кучка солдат стояла у двора, не решаясь, очевидно, подходить ближе.
— Что?! — кричал офицер, подбегая. — Что?! Где Изотов?
— Сразу внутрь кинулся!
— А вы-то что?
— Говорит — помешаем.
И тут створка двери отлетела в сторону, из дома показался все тот же Изотов, волоча за собой человека. Он держал пленного за ворот бешмета, туго скрутив его сильными пальцами, и горец только махал руками, напрасно пытаясь разжать душивший его захват.
Осип вышел на открытое место и швырнул пленника наземь:
— Нате, ваш он.
Сам отошел в сторону и принялся ощупывать левую руку, задетую в схватке.
Лицо лежащего размозжено было прикладом, и трудно было сказать, стар он, молод или мужчина в возрасте. Только один глаз, выглядывая из бурого месива, бывшего недавно носом, щеками, ртом, горел неукротимым пламенем. Горец визжал, крутился на спине, так что солдаты, и желавшие
Изотов растолкал толпу и вышел на середину:
— Подожди, дай-ка я!
Он перехватил ружье удобнее, обошел пленного крадущейся, мягкой поступью, даже странной для такого огромного человека. Примерился и вдруг резко ударил штыком, попав в самую середину тела.
Валериан повернул коня и кивнул хорунжему, чтобы тот вел его дальше, к Ермолову.
Командир роты, только сейчас заметив наблюдавшего генерала, подбежал к нему и прошел несколько шагов рядом:
— Изволите видеть, ваше превосходительство, Изотов этот — солдат отчаянный, но управиться с ним почти невозможно. Два раза по зеленой улице [51] его отправляли. Отлежится — и опять за свое. Только что у своих не ворует. Нет, до такого не доходило. А в остальном — хоть стреляй его тут же на месте.
51
Наказание шпицрутенами.
— Ну так отдайте его под суд, — посоветовал, усмехнувшись, Валериан, зная, впрочем, каков будет ответ.
— Так ведь в сражении он один за полвзвода бьется! — Капитан поднял кверху круглое, мятое годами и невзгодами лицо, словно надеясь услышать от генерала решение мучившего его вопроса. — В бою он хорош, ваше сиятельство, сами видели. А мирное время не для него… Да что говорить, звереет человек на войне, ох как ожесточается. Вот сейчас, прошли мы аул насквозь, вернулись пропущенные дома осмотреть. Гляжу, а все углы мне знакомые. Это, думаю, мы же здесь шли, наша рота валила всех без разбора. Такая ярость во мне была — шпага сломалась бы, зубами грыз. А кончилось все — и пустота одна в теле. И страшно становится — никогда, думаю, уже руки я не отмою. Сражение — это одно, а как простучат отбой, стало быть, успокойся. А Изотову все только бы драться…
Капитану было уже за сорок с лишком, не много он заработал чинов за промелькнувшие два с лишним десятка лет. Но служил, видимо, усердно и честно, чему свидетель был Георгиевский крест, белевший в петлице. Валериан хотел было сказать ему несколько слов в утешение, но, поразмыслив, только кивнул и поспешил догнать отъехавшего хорунжего…
Ермолов сидел на большом полковом барабане, расставив ноги, уперев ладони в мясистые бедра. Рядом с ним стоял Вельяминов. Дальше, среди толпившихся офицеров Валериан увидел Новицкого.
Заметив подъехавшего Мадатова, командующий вскочил и, не дав тому спешиться, облапил, пригнул к себе и расцеловал в щеки:
— Спасибо тебе, спасибо! Любезный ты мой! От всего отряда спасибо! Хорошо ударил, вовремя. Хотя, — он понизил голос, — минут на сорок раньше было бы лучше.
Валериан тут же почувствовал себя виноватым.
— Трудно пришлось, Алексей Петрович. Спустились достаточно быстро, а на подъеме задержались против расчета. Пушки и заряды поднимали исключительно на руках. Все работали, от солдата и до полковника.