Кавказская слава
Шрифт:
В проходе за ним возникла высокая фигура в бурке, и, отодвинув штабс-капитана, в комнату шагнул — князь Мадатов. Он был одет совершеннейшим горцем — черкеска, папаха, чувяки с поршнями, кинжал, шашка. Снял бурку, стряхнул снег на пол, швырнул ее на тахту и выпрямился еще более, глядя в лицо Ермолову:
— Ваше превосходительство! Имею честь доложить, что вверенный мне отряд, выполняя поставленную вами задачу, занял перевал Калантау. Дорога на Акушу свободна.
— Мадатов! — Рык командующего заполнил комнату, пролетая от стены до стены. — Любезный мой Мадатов! Бесценный
Он вскочил, кинулся к генералу, обнял его за плечи и затряс, не находя слов. Офицеры тоже вскочили с мест и сгрудились вокруг пришедшего. Только двое остались на месте: Новицкий, не желавший смешиваться с толпой, и Вельяминов, быстро соображавший изменение ситуации.
— Ваше превосходительство! Господа офицеры!
Начальник штаба не повысил голоса, но все обернулись к нему.
— Поздравить князя и поблагодарить у нас хватит времени позже. Сейчас же надо спешно воспользоваться плодами его победы. Надобно выступать немедленно.
Через минуту комната опустела. Остались Ермолов, Вельяминов, Мадатов и — Новицкий, которому командующий кивком головы разрешил присутствовать при рассказе победителя Табасарани и Каракайтага.
— …После чего Эмир-Гамза проникся уважением к русским. По моей просьбе прислал четыре тысячи крепких мужчин. Они расчистили дорогу от снега и помогли перенести пушки через хребет. Отряд занял долину, а я отобрал самых сильных и двинулся к Дженгутаю. Посты горцев, что стерегли ваше движение на перевал, увидев меня за спиной, сразу ушли. — Он повернулся к Ермолову. — Алексей Петрович, путь труден. Пехота пройдет, конница, если спешится, тоже. Но лошади с орудиями не управятся. Мы тянули наши волами. Надо забрать быков в Дженгутае.
Ермолов кивнул Вельяминову:
— Приказать батальонным: аул поделить, животных вывести, дома разломать, что горит — сжечь. Времени — четыре часа.
— Уложимся, — ответил тот жестко. — Здания здесь, хотя и каменные, но поставлены без раствора. Даже инструмента никакого не надо, солдаты все разберут руками.
Новицкий пристально смотрел на Ермолова, и тот поймал его взгляд:
— Есть вопросы, гусар?
— Сейчас ноябрь. Впереди морозы и снег. Как они доживут до весны?
— Об этом им стоило думать раньше, — отрубил командующий; шагнул было к двери, но вдруг опять повернулся к Новицкому: — А скажи-ка, гусар, если бы на нашем месте здесь опять оказался твой Надир-шах. Что он оставил бы в Дженгутае?
Новицкий молчал. За него ответил Мадатов:
— Я тоже слышал о Надир-шахе. Он оставил бы здесь камни, угли и две кучи из отрезанных голов и кистей.
— Понимаешь, гусар? Ты аул днем видел? Ни одного мужчины старше пятнадцати и моложе пятидесяти. Все впереди, ждут нас с ружьями и кинжалами! Так почему же мы должны быть добрей других?!
— Потому что Надир-шах пришел и ушел. А мы намереваемся остаться надолго.
Новицкий надеялся, что голос его звучит достаточно твердо. Вельяминов смотрел на него едва ли не с презрением, но Ермолов оглядел Сергея и повернулся к Мадатову:
— Ну а что думаешь ты?
— Не наказать нельзя. Но помиловать стоит. Дом Гасан-хана
— Быть посему, — быстро решил Ермолов. — Скажешь, Алексей Александрович, пусть приступают к делу твердо, но без лишнего рвения.
— Так точно, — усмехнулся одним уголком рта Вельяминов. — Давнее армейское правило: услышишь приказ, не спеши исполнять — отменят.
— Но только не боевой! — поправил его командующий…
— Не повезло нам со снегом. Сначала плохо было, что выпал, теперь не вовремя стаял.
Мадатов, Ермолов и Вельяминов выехали верхом на открытую площадку, разглядеть позиции, занятые акушинским ополчением и теми, кто пришел им на помощь.
— Почему? — спросил Вельяминов. — Почему плохо, что стаял?
— На снегу они бы долго не простояли. Здесь мало кто кожаную обувь подвязывает — одни только охотники. А в одних чувяках на морозе не продержаться. Попрыгали бы, попрыгали и разбежались.
— Что же скажешь, — проворчал недовольно Ермолов, — снова нам помощи у генерала Мороза просить?
— Попросить можно, только вряд ли поможет. — Валериан поднял лицо и потянул воздух. — Думаю, два дня снега мы не увидим. А что дальше…
— Дальше у нас самих терпение кончится, — обрезал ненужные разговоры Ермолов. — Ждать более невозможно. Иначе назад не пробьемся.
Вельяминов с Мадатовым согласно закивали головами.
— Тысяч двадцать пять здесь, не меньше. — Валериан обвел глазами склон на той стороне реки. — Если не разобьем, не прогоним, все останемся здесь. Обратного пути нет.
Дорога, перевалив один хребет, выводила через десятка полтора верст к следующему. Но тут ее перерезало русло реки Манас — глубокое ущелье шириной сажен двадцать пять. Один каменный мост соединял оба берега, но его наделено защищали две высокие башни и каменная же баррикада, ощетинившаяся ружейными дулами. За рекой сразу начинался подъем. Склон охватывал конец долины амфитеатром и разделялся на несколько уступов — террас. На каждой толпились тысячи и тысячи вооруженных людей, огородивших себя камнями. За позицией горцев виднелся аул — сотни домов, прилепившихся к скалам, друг к другу.
— Сильно они здесь устроились, — подытожил невесело Вельяминов.
— Однополчанин твой, — обратился Ермолов к Валериану, — утверждает, что на Талгинской горе видел одного-двух европейцев. Может быть, и здесь они поработали.
— Может быть, — легко согласился Мадатов. — Но так окопаться акушинцы способны и сами. Воевать они умеют и любят. Кто к ним только сюда не наведывался!
— Вот-вот, ты как и Новицкий: тоже о персах, турках, монголах, полчищах Тамерлана. Мало ли кто сюда приходил, а вот русских они еще не видали. Мы здесь впервые, и другого выхода, кроме как победить, у нас нет. Согласны, господа генералы?